Нолан Росс - Семья. История об отцах и детях, и чужаках

Вот только если раньше, мысленно сравнивая эти оба «инцидента», я испытывал чувство дежавю, то теперь, заняв место не просто подозреваемого, а обвиняемого в этом деле, я понял насколько ошибался, проводя аналогии этих двух катастроф. Ведь единственной схожестью было лишь то, что в обоих случаях я точно знал, кем являюсь – невиновным. Хотя и этому заявлению предстояло быть уничтоженным волнами, которые принёс с собой этот шторм.

Да, казалось, я должен был быть ко всему этому готов, вот только единственное, что я сделал, когда ни горизонта, ни окончания этого шторма не было видно, а отчаяние захлестнуло так, что мне нечем было дышать от обрушевшейся на меня безысходности… Единственное, к чему я действительно оказался готовым – это выполнить любые требования, пойти на любые условия, которые из удавки в какой-то момент превратились в тот самый спасательный круг, который был способен удержать меня на плаву, а после, если шторм действительно стихнет – вытащить наружу.

Не знаю, что было хуже. Причины, по которым я взял вину на себя? Или же тот факт, что мои обвинители, адвокат и все, кто был причастен к этому делу и имел хоть каплю мозгов, дали мне возможность ухватиться за такое «спасение» как признание вины. Ведь кто-то из них должен был понимать, что тем самым я отобрал у Джейкоба Брамса не только е-г-о чёртов «спасательный круг», но и саму надежду на то, что однажды кто-то догадается всмотреться в синеву волн и увидеть, что «человек по-прежнему за бортом». Что человек, которого действительно нужно спасать, всё ещё тонет, утягиваемый на дно тем, кто должен был занять моё место – настоящим преступником.

– Убийца!

– Чёртов псих!

– Мудак!

– Верни ребёнка родителям!..

Наверное, именно Мэган когда-то привила мне любовь к маленьким пригородам огромных мегаполисов, с их самобытностью, сплочённостью и, как она сама говорила, уютностью. Она называла такие места большими семьями со своими традициями и правилами. Семьями, в которых чья-то радость была одна на всех (хотя это я считал лицемерием), как и чьё-то горе всегда было одно на всех.

Мэган умиляло соседское общение и гостеприимство и тот факт, что почти каждому есть дело до личной жизни другого. Да, Мэган обожала крошечные городки. Говорила, что самое лучшее в здешней жизни: случись что-то – все тут же об этом знают.

А знаете, что самое ужасное в жизни в таком городе? Да, верно, случись что-то – все тут же об этом знают.

Едва дверь машины, в которой меня везли к зданию суда, распахнулась, все мои мысли относительно последних дней, наполненных бесконечными допросами, попытками моего адвоката выстроить линию защиты и моими собственными мыслями о судьбе мальчишки, который всё ещё не был найден… Это всё в одно мгновение вытеснил гул собравшейся толпы, состоявшей по большей части из всевозможных репортёров и жителей города – людей же, которым необходимо было сдерживать эту толпу, было в разы меньше. Реши в тот день хоть кто-то свершить надо мной самосуд, у него бы вышло провернуть всё это без особых проблем.

– Как часто и как много детей вы заставляли делать то, что описал в своём личном дневнике Дин Тейлор?

– Вы пережили в детстве нечто подобное? Кто подвергал Вас насилию? Отец? Тренер из школы? Ваш психотерапевт?

– Зачем в юности вы проходили курс психотерапии? У вас были наклонности к насилию уже в подростковом возрасте??

Но гул репортёрских вопросов, сыплющихся на меня со всех сторон, внезапно сперва перекрыл возглас:

– Мерзкий насильник!

Кричала мать одноклассницы Дина Тейлора. Как я потом узнал, при себе у неё был тогда пистолет. Как выяснилось, она обнаружила, что её дочь уже несколько лет подвергается сексуальному насилию. Вот только не сразу смогла понять и принять, что её мучителем на протяжении всех этих лет был не я, а её собственный отец…

Да, реши в тот день хоть кто-то совершить надо мной самосуд, у него бы вышло провернуть это без особых проблем. Охрана заключённых в таких городках из-за маленького полицейского штата не особо что-то решала.

Уже в последующие годы заключения я буду не раз прокручивать эти оба дня в своей памяти, сетуя на то, что никто так и не решился меня убить или покалечить – сделать со мной что угодно, лишь бы я не находился в аду . Даже так: первый, кому бы я предоставил шанс «бросить камень», был бы я сам.