Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Пламя вырвалось из духовки, и взрывом меня отшвырнуло к стене. Весь дом содрогнулся, стекла зазвенели. Из грязной духовки повалил дым, запахло горящим газом.

Я попытался подняться, но снова упал — теперь на дверь, которая сорвалась с петель, так что я загремел по ступеням и скатился в канаву на заднем дворе. Следующая попытка встать на ноги снова не увенчалась успехом. Вокруг все кружилось, меня тошнило и страшно звенело в ушах. Я кашлял и хватал ртом воздух, но в легкие он не попадал. Лицо мое горело.

Сэм с Салли выскочили на крыльцо, и рты их изумленно распахнулись при виде меня, катающегося по земле.

— Что с тобой? — воскликнула Салли. — У нас что, взрыв?

Я поднял руку, показывая, что все еще жив. Мгновение они молчали, а потом Сэм подскочил и провел рукой по моим волосам, которые обгорели и превратились в подобие жесткой мочалки.

— Ух ты! — хохотнул он, отдернув ладонь. И тут мы все рассмеялись, да так, что не могли остановиться.

— У тебя волосы как щетка, — повторял Сэм. — А бровей вообще нет!

Мы вернулись в дом, но он продолжал вскрикивать «бум!» и бегать по гостиной, имитируя звук взрыва. А мы все смеялись и смеялись.

Впервые за долгое время мы веселились втроем.

В конце нашей первой недели в школе я вернулся домой с чувством облегчения — до понедельника мне не придется сталкиваться ни с бродячими псами, ни со своими обидчиками. В дверях меня встретил отец, рано вернувшийся с работы.

— Садись в машину, — бросил он. — Мы с тобой едем в Гэллап.

От угрожающих нот в его голосе меня бросило в жар. Он говорил, что мы поедем в Гэллап на следующий день, за покупками, так зачем ехать туда теперь? Он показался мне рассерженным и возбужденным. Отец вытолкал меня на улицу, предупредил Лонни, Сэма и Салли, что нас не будет несколько часов, и мы отправились в путь на нашем «Рамблере». Глаза у него пучились, и вена пульсировала на лбу. Он раздувал грудь и бормотал себе под нос.

Я несколько раз спрашивал, почему мы поехали в Гэллап только вдвоем, но отец не отвечал. Он вел себя так, будто меня вообще не было в машине.

Солнце клонилось к закату, когда мы припарковались на Саут-Клифф-драйв напротив нашего бывшего дома. Где сейчас мама? Наверняка уехала, когда поняла, что дом пуст.

Отец достал откуда-то бинокль и стал медленно водить им, пытаясь заглянуть в окна гостиной. Он постоянно крутил колесико, настраивая резкость; мне показалось, что прошло не меньше часа, хотя в действительности это не заняло и десяти минут.

— Проберись внутрь и посмотри, там ли твоя мать, — приказал он мне. — Я хочу знать. И смотри, не попадись.

Отец, похоже, считал, что она в доме, но почему? Он что, думал, она умерла? Мне совсем не хотелось это выяснять.

— Давай, шевелись!

Он толкнул меня к дверце.

Пригнувшись, я перебежал через улицу, чтобы никто меня не увидел. Напротив жил мой приятель Билли, но я не горел желанием снова увидеться с ним или с его семьей. Когда мы в темноте уезжали оттуда, его мать наблюдала за нами через боковое окошко. Мне никогда не забыть ее сердитых глаз. Она ненавидела отца, и я ее не винил. Я тоже его ненавидел.

Тяжелая деревянная дверь гаража стояла открытая, и я проскользнул внутрь. Сердце у меня упало при виде маминого старого коричневого «Форда», оказавшегося внутри. Она должна быть дома — и если она жива, то наверняка в ужасном состоянии, ведь тут очень холодно и совсем пусто.

Но что я скажу, если она меня заметит? Прости, что бросил тебя? Если она лежит в доме мертвая, то это моя вина — я ее убил, разбив ей сердце. Мне хотелось броситься бежать вниз по улице, подальше от этого ужаса. Может, мистер Пино пустит меня пожить у себя в кладовой.

Я открыл дверь подвала и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Когда я начал различать знакомые черные с зеленым плитки на полу, то потихоньку двинулся вверх по лестнице, стараясь, чтобы ступени не скрипели. Поднимаясь в гостиную, я молился, чтобы она оказалась пустой, но уже понимал, что там увижу.

В свете вечернего солнца мне отчетливо было видно маму, скрючившуюся в углу. Ее одежда лежала там, где отец ее оставил — на грязном матрасе. Мамино лицо кривилось от страдания. Она подняла голову, но не заметила меня. В пустых глазах не отражалось никаких эмоций. До этого момента я не представлял себе, как выглядит полная безнадежность.

Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Зарыдав, я упал на колени.

Глаза мамы ожили, когда она поняла, что это я. Ей не удавалось подняться с места, и я заставил себя встать и подойти к ней, перешагнув через матрас и груду одежды.