Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

— Бабушка быть девочкой, жить тут недалеко. Солдаты окружить навахо, гнать много миль. Кто не успеть за солдаты на лошадях, падать. Солдаты в них стрелять. В еда много черви и жуки. Много голодать. Апачи тоже много убить. Навахо четыре года в плен. Вернуться домой в священное место. Все в руках Бога.

Как могла она простить то, что сделали с ее народом? Как могла сохранить такое доброе сердце? Я этого не понимал. Она наполняла дом своим заливистым смехом. Учила нас хозхони (гармонии) и аджуба (доброте) — они всегда к тебе возвращаются. И даже предлагала провожать в школу.

— Я побить хулиганов, — говорила Эвелин. И, наверное, она правда бы с ними справилась.

Однажды утром, в конце марта, по пути в школу какой-то плечистый, высокий подросток-навахо поравнялся со мной, пока другие меня подгоняли и толкали. Они тут же рассыпались в стороны.

— Я Томми, — с улыбкой сказал он, глядя на меня сверху вниз. — Ты в каком классе?

— В пятом.

Я уже готовился к тому, что он меня побьет. Я весь подобрался и встал между ним и Сэмом, чтобы мой младший брат успел убежать.

Но Томми продолжал разговаривать со мной так, будто мы — старые друзья. Остальные дети из хоганов и трейлеров ушли вперед, никто больше не беспокоил ни Сэма, ни меня.

Когда мы добрались до школы, Томми сказал:

— Заходи ко мне как-нибудь. Я живу на Седьмой улице.

Он сделал пару шагов в сторону своего класса, а потом остановился и оглянулся.

— Кстати, как тебя зовут?

— Дэвид Кроу.

— Гаагии .

Он кивнул головой.

— Это хорошее имя. Увидимся, Гаагии .

— Что значит гаагии ? — спросил меня Сэм, прежде чем убежать в противоположный конец коридора.

— Не знаю. Надо спросить Генри.

К этому времени мы с Генри стали добрыми приятелями.

Мистер Эдей сидел за своим столом над открытым журналом. Он напоминал мне Уорда Кливера, всегда спокойного и сдержанного.

Генри зашел в класс сразу за мной.

— Что значит гаагии ? — спросил я его.

— Это означает «ворон» — Кроу — на навахо. А что?

Я рассказал ему, как Томми проводил нас с Сэмом до школы.

Брови Генри изумленно взлетели вверх.

— Томми? Да он верховодит самой крутой бандой в Форт-Дефайнс! Он может побить кого угодно, все боятся связываться с ним.

Генри похлопал меня по спине.

— Круто! Я тоже буду звать тебя Гаагии .

— Звучит лучше, чем билагаана.

Я сел за свою парту рядом с Генри.

— Кстати, а это что значит?

Ухмыляясь, Генри объяснил:

— Это плохое слово для белого человека.

— Ясно. Гаагии куда лучше.

Мы оба рассмеялись.

Благодаря Эвелин, Генри и Томми моя жизнь стала чуть более сносной.

— Садитесь в машину, дети!

Каким-то образом отец вычислил, где нас найти. В то утро, в субботу, мы с Сэмом, никому не сказавши, похватали куртки и убежали по извилистому проселку к водонапорной башне над каньоном Бонито. Моему брату нравилось швырять камни в надпись «Форт-Дефайнс», выведенную черным на вершине башни, и слушать, как глухой стук ударов эхом разносится по долине.

Сэм издалека заметил отцовский коричневый седан, из выхлопной трубы которого поднимался белый пар, и оба мы застонали. Либо у нас неприятности, либо отцу что-то нужно. В любом случае нашему веселью пришел конец.

— Мы с Дэвидом едем в особое путешествие, — заявил отец, когда мы забрались на заднее сиденье, и он завел мотор.

— А можно мне с вами? — попросился Сэм.

— Нет. Не в этот раз.

— Но почему? Так нечестно! Ты никогда меня не берешь.

Брат скрестил на груди руки и откинулся на спинку сиденья.

— Сначала подрасти.

Это была ложь. Отец что-то задумал и знал, что Сэм может проболтаться, даже если пригрозить ему поркой. Я с удовольствием позволил бы брату занять мое место.

Когда мы высадили Сэма у дома, я перебрался на пассажирское кресло рядом с отцом. На Кит-Карсон-драйв он свернул направо и поехал на север.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал отец. — Никто не должен знать, что мы делаем, особенно твой брат и сестры.

Он ничего не стал объяснять, переключившись на пространные рассуждения об авокадо и о том, как оно лечит любые болезни.

— Только чероки об этом знают, — повторял он, рубя воздух ладонью. — Соль и сахар — самые страшные убийцы. Докторишки, эти сукины дети, естественно, в курсе, но они делают деньги на идиотах, которые продолжают болеть, и поэтому держат рот на замке.

Отец забормотал себе под нос, тряся головой и кривя губы. Я уже не разбирал, что он говорит. Руки его напряглись, на лбу проступила вена, но он выглядел скорее возбужденным, чем сердитым.