Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Но все равно я благополучно сдавал экзамены, а благодаря подготовке тренера Форда сумел попасть в команду по бегу. На втором году обучения, весной, я получил степень бакалавра гуманитарных наук.

Я всегда знал, что поступить в Университет Мэриленда будет нелегко, но они отказали мне целых три раза. Разочарованный, я написал в Университет Северной Аризоны во Флагстаффе, примерно в двухстах милях от Форт-Дефайнс. Оттуда сообщили, что мои результаты позволяют мне записаться на отбор в университетскую команду по легкой атлетике, но мне придется платить повышенные пошлины за обучение вне своего штата, а также самому обеспечивать себе стол и кров. Они могли взять меня только с испытательным сроком. В сумме это выливалось примерно в те же деньги, что пара очков «Цейсс».

Вопрос был закрыт.

Как-то вечером я поехал в Университет Мэриленда, отыскал там тренера по бегу и передал ему рекомендательное письмо от Джима Дэвиса, моего тренера в Монтгомери-колледже. Мэрилендский тренер был впечатлен моими успехами и поговорил обо мне с деканом. Меня приняли на первый курс опять же с испытательным сроком и включили в команду.

Как бы тяжело мне ни было, я рассчитывал справиться.

Я устроился на вечернюю работу через Мэрилендский студенческий союз, а по ночам подрабатывал в «Севен-Элевен». По уик-эндам я таскал клюшки в гольф-клубе между собственными тренировками и соревнованиями. Жилья в кампусе на всех не хватало, и тренер пустил меня пожить бесплатно в раздевалке старого стадиона, вместе с еще несколькими борцами и бегунами. Там было холодно, темно и сыро, но у меня имелась хотя бы койка, чтобы спать.

Вскоре после начала второго года я вступил в братство Сигма-Ки и переселился в их общежитие — громадный трехэтажный особняк в колониальном стиле. Я сразу почувствовал родство с шестьюдесятью другими членами братства, которые стали для меня в каком-то смысле действительно братьями. В тот же день, как я переехал, Майк, мой сосед по комнате, невысокий худой парень и всеобщий любимец, спросил меня, не хочу ли я поработать в ресторане на мытье посуды.

— А кормить там будут? — спросил я.

Майк кивнул, и я приступил к работе в тот же вечер. Теперь я ел лучше, чем когда-либо в жизни.

Когда я позвонил отцу сказать, как здорово у меня все складывается, он ответил:

— Мне не понадобилось для этого учиться в университете. Тут нечем хвастаться, парень. Тебе все легко досталось. Ты только для этого позвонил?

С этими словами отец повесил трубку.

Сэм записался в армию в тот же день, как закончил старшую школу. Отец произнес перед ним ту же речь, что передо мной, — о том, как он в двенадцать лет остался один. Я отвез Сэма на автобусную станцию, и мы долго стояли обнявшись, не зная, когда увидимся в следующий раз. Он по-прежнему был бесстрашным и неугомонным. Глядя, как брат садится в автобус до Форт-Дикс, я гадал, как он приживется в войсках.

Лонни перевелась в Университет Мэриленда, чтобы доучиться на преподавателя старших классов, и начала работать в детском саду, готовясь по ночам к занятиям. Салли переехала к ней и уже заканчивала старшую школу.

Я был рад, что никто из нас не остался дома с Моной и отцом.

Общежитие братства кипело энергией и весельем. Это казалось мне одновременно чудесным и странным. В окружении друзей, наслаждаясь благоприятной атмосферой, я впервые за всю жизнь чувствовал себя в безопасности.

В конце сентября меня позвали к телефону: мол, звонит какая-то Мона. Раньше она никогда не звонила мне. Еще больше меня шокировало то, что она пригласила меня заглянуть в субботу к ним домой. Мне было страшно встретиться с ней. Время не утишило моей ненависти к этой женщине.

Я поднялся на крыльцо, и рука моя застыла в сантиметре от двери. Меня охватило плохое предчувствие. Я сделал глубокий вдох и заставил себя постучать.

Мона приотворила дверь, но полностью открывать не стала.

— Тебе пришло какое-то письмо, — сказала она. — Со штемпелем Альбукерке, но без обратного адреса. Подожди здесь.

Дверь захлопнулась. Вернувшись, Мона просунула в щелку конверт и добавила:

— Вот, это тебе. Бери и уходи.

Ничего не изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз на прошлое Рождество, — то же ледяное обращение, словно от почтового клерка, а не от мачехи, с которой я прожил восемь лет. Она даже не попрощалась. И не поздоровалась. Зачем она вышла за мужчину с детьми, которых ненавидит? Была ли Мона счастлива с отцом? Такое вообще возможно? Он же бешеный, как зверь. Да и сама она никого не могла сделать счастливым, не говоря уже о нем.