Шарлотта Линк - Дом сестер

— Желаю тебе выстоять! — крикнула ей вслед Кэролайн. — Это неприятно, но от этого не умирают.

От страха у Фрэнсис обмякли колени. Она задавалась вопросом, как ее угораздило попасть в такое страшное положение. Пришлось собрать всю свою энергию, чтобы не спасовать и не попросить своих провожатых вернуться и не пообещать им, что она будет есть добровольно.

«Я должна это выдержать, — сказала она себе. — Элис выдержала, и Памела тоже. Я не хочу оказаться сломленной».

По темной лестнице со стертыми ступенями они спустились в подвал здания тюрьмы и пошли по длинному узкому коридору, по обеим сторонам которого, справа и слева, располагались закрытые стальные двери. Совершенно подавленная, Фрэнсис спрашивала себя, что скрывается за этими дверями.

В конце коридора одна стальная дверь была открыта, и они вошли в пустое квадратное помещение без окон, в котором не было ничего, кроме одного дряхлого стула.

— Садитесь, — сказал один из мужчин.

Фрэнсис опустилась на стул. Этот путь по коридору дался ей непросто. Она поняла, что больна серьезнее, чем думала. Ей казалось, что над головой у нее купол, заглушающий все звуки вокруг, и это вводило Фрэнсис в состояние притупленности и оцепенения.

Она знала, что не сможет сопротивляться. У нее вообще не было на это сил. Ее единственный акт сопротивления заключался в том, что она отказалась прекратить голодовку. Во всем остальном придется покориться судьбе.

Мужчины всё еще стояли рядом с ней как часовые. Обращаясь к Фрэнсис, они пытались говорить на мало-мальски понятном английском, но между собой использовали такой странный диалект, что Фрэнсис едва что-то понимала. Впрочем, она даже и не пыталась что-то понять — просто надеялась, что все быстро закончится.

Прошло несколько минут, и в комнату вошли еще двое мужчин в сопровождении двух надзирательниц такого же роста и комплекции. Для принудительного кормления, казалось, подобрали самых мощных тюремщиков — явное свидетельство богатого опыта по применению этого метода.

— Привяжите ее, — приказала одна из надзирательниц ленивым голосом.

Фрэнсис почувствовала, как на ее запястья, лодыжки и верхнюю часть туловища набросили жесткие веревки и грубыми рывками туго затянули их. Она с трудом подавила в себе крик боли. Зачем они сделали это? Мера предосторожности или унижение жертвы? Они слишком хорошо знали, как чувствует себя человек, полностью лишенный способности двигаться, крепко привязанный к стулу, беспомощный и опустошенный…

«Банда, — подумала Фрэнсис, и среди лихорадки, тоски и голода в ней неожиданно закипела ярость. — Проклятая банда!»

А потом она увидела шланг. Черный и толстый. Слишком толстый! Неужели они считают, что она сможет его проглотить? Вряд ли. Они просто запихнут ей его в горло, а потом будут проталкивать в пищевод, так как она будет давиться. Ей этого не перенести…

Фрэнсис знала, что они это могут сделать. Она знала, что они это сделают.

Теперь она все поняла: веревки, много крепких людей… Единственного взгляда на шланг было достаточно, чтобы мобилизовать в ней силы, о которых она даже не догадывалась.

Фрэнсис дергалась, пытаясь высвободиться. Она боролась, как дикий зверь в клетке. Потом она услышала голос: «Привяжите ее как следует! Еще одна дикая кошка…» Другой голос добавил: «Жалкие твари!» В восклицании прозвучала скорее усталость, чем гнев, и Фрэнсис подумала, что этот человек, наверное, с утра до вечера занимается принудительным кормлением арестованных женщин и что, вероятно, эта работа ему основательно надоела.

Сильные руки прижали ее запястья к спинке стула. Чьи-то руки в кожаных перчатках взяли ее за подбородок и наклонили голову назад. Фрэнсис увидела над собой искаженные лица и почувствовала на своем лице чужое дыхание. Она сопротивлялась изо всех сил, но ей не удалось сделать ни единого движения; лишь судорожные конвульсии пробегали по ее телу.

Другие руки, тоже в перчатках, грубо схватили ее за челюсть и рывком открыли ей рот. Она возмущенно попыталась снова сомкнуть губы; от ярости у нее на глазах выступили слезы, но она была бессильна что-то изменить: ее зафиксировали настолько прочно, что было ощущение, будто она зажата тисками.

Неожиданно Фрэнсис почувствовала на языке отвратительный вкус резины — горький, с каким-то химическим привкусом, — и в следующий момент у нее возник почти непреодолимый рвотный рефлекс. Ее охватила паника; она поняла, что задохнется, если у нее сейчас начнется рвота. С помощью языка, в буквальном смысле единственной мышцы во всем ее теле, которой она еще могла свободно пошевелить, Фрэнсис, как безумная, боролась с резиновым шлангом, не имея ни малейшего шанса. Сильный позыв к рвоте, которым она отреагировала, когда шланг проник в ее горло, выразился громкими и устрашающими звуками. Жесткий и толстый шланг в ее пищеводе вызывал адскую боль, но еще хуже была тошнота; ужасно было и то, что она боялась задохнуться, что внутри у нее все было напряжено, и это еще больше усиливало муки. Она издавала несвязные, каркающие звуки, пытаясь сказать своим истязателям, чтобы они отпустили ее, что ее сейчас вырвет и она задохнется… Но никто не обращал на это никакого внимания.