Давид Кон - Заложник

Заложник засуетился, задвигал руками и наморщил лоб, словно пытаясь подобрать наиболее подходящие слова.

— В Храме приносились жертвы. Обязательные ежедневные жертвы от имени всей общины сынов Исраэля. Кроме того, каждый человек мог принести свои собственные жертвы. Либо во славу Творца, либо замаливая какой-то грех, либо выражая благодарность. Желающий принести жертву должен был привести в Храм быка или барана, козла или ягненка. Приносили жертвы женщины, отрешившиеся от бремени. Люди, принявшие на себя обеты. Священники и простые люди со всей страны. Как вы думаете, сколько животных резали ежедневно в Храме?

Юсуф нетерпеливо пожал плечами. Откуда ему знать ответ на этот вопрос. Попытался прикинуть и спросил:

— Сколько людей жило тогда в Иерусалиме?

Заложник прищурился, вспоминая.

— Римский историк Тацит определял население Иерусалима в первом веке нашей эры в шестьсот тысяч человек. Иосиф Флавий говорил о миллионе. Но думаю, эти цифры сильно завышены. Другие историки говорят о двухстах тысячах. Это тридцать тысяч семей.

— Если каждый день хотя бы один процент жителей приносил жертвы, то это получается триста жертв.

— Пусть меньше, — согласился заложник. — Пусть сто жертв. Но это — сто животных, приведенных в Храм. Они ревут, мычат, блеют, поднимают пыль, испражняются. А забой? Представьте себе, что такое убить сто животных. И не просто убить, а еще и разделать определенным образом. Снять шкуру, слить кровь, отделить части, которые будут сожжены. Этим занимались на очень небольшом дворе два десятка священников, и на каждого из них приходилось по пять-шесть животных как минимум. А убивать их надо было определенным способом, каждое отдельно, особым ножом. Никакого электрического разряда и прочих новомодных методов забоя.

Заложник перевел дух.

— Вы хотите сказать, что Храм превратился в некое подобие…

Юсуф осекся, не желая произносить слово, которое может обидеть собеседника.

— В некое подобие бойни, — закончил заложник и кивнул. — Боюсь, что так. Добавьте к этому сотни людей, которые приходили в Иерусалим издалека. Кто-то из них приводил с собой животных, а кто-то собирался заменить жертву деньгами. Римские монеты надо было обменять у менял на монеты по половине шекеля. Представьте себе все это. Споры, подсчеты, звон монет, рев голодных животных.

Лицо заложника приобрело выражение возмущения. Он даже пристукнул сжатым кулаком по столу, отчего стальная цепь лениво шевельнулась.

— Храм стал слишком материальным местом. И в таком виде он не мог соответствовать Божественной идее.

Заложник выдержал еще одну паузу, вздохнул и закончил:

— Материальность убивает, доктор. Не только храмы, государства, но и людей. Она превращает в ничто самые чистые и высокие энергии, которые мы получаем из духовного мира. Но, живя в материальном мире, мы не можем отрешиться от всего материального. Мы не можем не жить материальными страстями и устремлениями. И единственным нашим спасением является видение Творца. Только оно способно хоть как-то соединить нас с духовным миром. И хотя это очень трудная работа, но нам придется ее выполнить. Придется.

За дверью зазвучали громкие наги. Заложник метнул на Юсуфа взгляд, в котором явно читалось беспокойство. Щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял один из охранников с тарелкой в одной руке и стаканом воды в другой.

— Попробуйте и вы, доктор, попробуйте, — шептал заложник, наваливаясь грудью на стол и отворачивая голову от охранника, словно тот мог что-то прочесть по его губам. — Попробуйте удержать в голове мысль о Творце.

Юсуф даже не взглянул на него, только коротко кивнул и, не произнеся ни слова, пошел к двери.

На Юсуфа навалилась тоска. Ее причина была не в том, что он уже несколько часов пытался удержать в голове мысль о Творце, а та все время ускользала, уносимая другими мыслями. Просто эти другие мысли были совсем невеселыми. Что сейчас делает Зара? Переживает, пытается его найти? Или покорно ждет его возвращения? Как объяснила детям отсутствие папы? А что сказала родителям?

Юсуф лежал на кровати в отведенной ему комнате, на смятых простынях и пытался привести мысли в порядок. Надо было ему быть настойчивее и настоять на звонке. Одном-единственном звонке. Его голос успокоил бы ее. Хотя… Может быть, правы те, кто утверждает, что все меняется только к лучшему. Может, Зара, измученная неопределенностью, пойдет в полицию, потребует его найти. И в этот дом явятся следователи. Призрачная надежда. Даже если следователи придут. Что это изменит? Он все равно ничего им не расскажет о заложнике. Солжет, будто заболела дочь приятеля, и он должен быть все время рядом с ней. Нет, полиция этого человека не спасет. Его уже никто не спасет. Юсуф перевернулся на другой бок. Он должен успокоиться и принять неизбежное. В конце концов, какое ему дело до этого человека и до его взглядов на устройство мира? Даже если мир устроен именно так, никакого практического применения эта теория не имеет. Ее отвергнут все. И первыми его соотечественники. Никто не будет во имя призрачных идей отказываться от привычных догм, от устоявшегося образа жизни. Может быть, именно поэтому этот человек должен покинуть этот мир.