Алекс Шульман - Выжившие [litres]

Внезапно народу стало очень много. Это место, обычно такое пустынное, где никогда никого не было, кроме семьи, теперь кишело людьми, и всем он был нужен, своими вопросами все хотели превратить в реальность его преступление.

Он снова идет.

Из клиники в южной части города через мосты, через пустынные переулки Старого города, по набережным он прошел весь путь до самого центра города. Он шел до тех пор, пока не наступила летняя ночь, теперь он снова поднимается из метро по неработающему эскалатору, проходит мимо веранд ресторанов, на которых так часто выпивал с мамой. Приближаясь к двери маминого дома, он видит своих братьев, они ждут его.

– Ты плакал? – спрашивает Нильс.

– Нет, нет, – отвечает Бенжамин.

Они поднимаются по лестнице, прижимаются друг к другу в тишине тесного лифта. Табличку с именем мамы уже сняли. Такая бесчувственность сквозила во время общения Нильса с хозяином. Всего через несколько дней после того, как Нильс сообщил ему о смерти матери и о том, что они хотят разорвать контракт на аренду, тот прислал ему смс, в котором сообщил, что они обследовали квартиру и постановили, что в ней не «накурено», как выразился Нильс, описывая состояние квартиры, а «насквозь прокурено», и необходимо незамедлительно делать генеральную уборку. Квартиру следует освободить в кратчайшие сроки, именно поэтому братья и пришли сейчас сюда, ночью, за день до маминых похорон, чтобы забрать с собой последние воспоминания о маме; завтра здесь все будет вычищено и уничтожено.

Нильс открывает дверь, обходит все комнаты, зажигает свет, квартира начинает светиться. Мама покупала лампы из пятидесятых, расставляла их на полках, вешала на потолке, и сейчас все эти коричневые, желтые, оранжевые лампы окутывают квартиру таким светом, какой бывает на вечерней набережной в июне. Нильс и Пьер медленно бродят по квартире, собирая вещи, которые останутся им на память о маме, а Бенжамин так и стоит в коридоре. Он смотрит на братьев, наблюдает, как они неуверенно роются на книжных полках, выдвигают ящики стола; он вспоминает, как в детстве в пасхальный вечер маленькие мальчики в пижамах искали шоколадные яйца, которые папа прятал в квартире. Нильс достает с полки небольшую деревянную скульптуру. Пьер находит мамин фотоальбом и садится на пол в гостиной, его затягивает сразу же, он даже забывает об основной цели своего визита.

– Смотри-ка! – говорит он Нильсу, показывая какую-то фотографию. Нильс смеется и садится рядом с братом. Они сидят на полу в носках, словно дети во взрослых телах, словно они повзрослели против собственной воли; они с удивлением разглядывают свои детские фотографии, пытаясь понять, что на них происходит. Бенжамин идет на кухню. Пол хрустит под ногами, пятна от варенья сверкают при свете ламп. Маленькие приветы от мамы повсюду, следы зубов на острых, наточенных ножом карандашах. Кастрюли с белым дном, в которых десятилетиями пригорало молоко. Помада на каемке кофейной чашки, стоящей в мойке. Одинокая тарелка с остатками томатного соуса. Бенжамин открывает холодильник, желтая лампочка освещает кухонный пол, дверца заполнена лекарствами, маленькими бутылочками с обернутыми вокруг крышки инструкциями, белыми пластиковыми блистерами, кусочками фольги и красными треугольниками, похожими на сигнальные огни. Мамино присутствие везде; перебирая ее вещи, он чувствует угрызения совести за то, что делает это без ее разрешения. Он открывает морозилку. На каждой полке лежат порционные пирожки, отчаянная попытка братьев заставить маму есть. Они привезли маму в магазин, прошлись мимо лотка с замороженными продуктами, чтобы заинтересовать ее чем-нибудь, показали ей различные блюда. Она захотела только пирожки.

– Но нельзя же есть только пирожки, – возразил Нильс.

– Можно, – сказала мама.

Они привезли домой три полные коробки пирожков. Пока они загружали их в морозилку, мама стояла рядом с ними и говорила «вкусно» и «объедение» про каждый пирожок, который они доставали. И он помнит сообщения, которые она присылала по вечерам, докладывая о своих приемах пищи – «два пирога сегодня!» – слабая попытка их успокоить. Но так же часто она их тревожила. Она использовала свою болезнь, чтобы контролировать их. «Я вешу 40 кг!»

Как молочный поросенок.

– Здесь много еды, – говорит Бенжамин в глубь квартиры, Нильс и Пьер встают и идут на кухню.

– Ой, – говорит Нильс. – Поделим на троих?

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Пьер.