Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

Дийна сбрасывает ее руки, дернув плечами.

– Я дала вам Эрика, и вы с мамой носили его в эту церковь. Тебе этого мало?

– Это нужно не мне, а тебе. – Марен хочется хорошенько ее встряхнуть. – А если тебе все равно, то подумай хотя бы о сыне. Комиссар уже записал, что ты не ходишь в церковь.

– Записал?

– Он все записывает и докладывает губернатору. То, что записано, не забывается. А ты…

– Лапландка? – говорит Дийна, прищурившись.

– Я никогда не сказала бы это слово. Но я тебе говорила, что мне рассказывала Кирстен. В Алте и Киркенесе казнили саамов.

– Они всего лишь заклинали погоду. – По безучастному лицу Дийны пробегает тень грусти. Они ни в чем не виноваты.

– Вот поэтому тебе и надо быть осторожнее. – Марен скрипит зубами. – И сразу после приезда, когда комиссар Корнет в первый раз пришел в церковь, – продолжает она, вдруг кое-что вспомнив, – он говорил, что участвовал в суде над какой-то женщиной. Может быть, он приехал не только для этого, но всякое может случиться. Ты должна пойти в церковь.

– Судя по твоим рассказам, мне лучше не попадаться ему на глаза.

– Но он про тебя знает. Торил назвала твое имя в церкви, и почему-то мне кажется, что она ему о тебе напоминает.

– Все-таки мне надо было посадить язву ей на язык, а не просто грозиться, – говорит Дийна. – Нам всем было бы проще.

Марен уже и забыла об этой угрозе, высказанной в те ужасные первые дни после шторма. Но теперь вспомнила, и ей опять стало дурно.

– Не надо так говорить.

– Почему? Ты тоже думаешь, что я ведьма? – Дийна глядит не мигая.

Марен сжимает кулак с такой силой, что ногти вонзаются в ладонь. Ее досада граничит со злостью.

– Ты не пойдешь в церковь?

Дийна смотрит куда-то вдаль.

– Но тебе все-таки надо почаще выходить из дома, общаться с людьми, – говорит Марен. – Раньше кто-то из нас тебе нравился.

«Раньше ты любила меня» , – добавляет она про себя, подбирая с земли рубашки. Дийна просто стоит и смотрит, не пытается ей помочь. Она по-прежнему держит во рту кончик сальной прядки волос, и от этого зрелища к горлу Марен подступает горечь.

– Может быть, ты придешь на собрание в среду? Раньше ты приходила. Торил там не будет, как и большинства церковных кумушек.

– Но твоя мать пойдет. И я думала, вы все теперь стали набожными. – Голос у Дийны сухой и ломкий.

– Ты сама знаешь, что я не такая, – Марен выпрямляется, отдает Дийне ее рубашку и рубашку Эрика. – И Кирстен тоже, и Эдне, и еще многие. Мы не такие.

– Да, – говорит Дийна. – Но я все равно не одна из вас.

В доме тихонько захныкал Эрик.

– Ты придешь на собрание в среду? – спрашивает Марен, но Дийна уже вошла в дом и захлопнула дверь.

Марен уходит не сразу, топчется перед закрытой дверью, нервно переминаясь с ноги на ногу. Ощущение, что они попались в ловушку, становится все сильнее – то самое ощущение, которое появилось у Марен еще тогда, в церкви, когда Торил назвала имя Дийны. После новостей из Алты уже стало ясно, что все очень плохо. Суд не принял во внимание, что здешние моряки издавна обращались к саамам за амулетами на погоду. Кирстен сказала, шаманов приговорили к смерти практически сразу, безо всякого разбирательства.

Марен знает, что Дийна не верит в христианского бога, и что саамы не ходят в церковь, но в нынешнее неспокойное время можно и поступиться своими принципами и притвориться, что веришь. Иногда Марен кажется, что она и сама чуточку притворяется. Ее не покидает пугающее ощущение, что Бог отвратил от нее свой взор, – с той ночи, когда грянул шторм, и с тех пор, как в Вардё появился комиссар Корнет, Марен боится его куда больше Бога.

Мама вынимает кости из просолившейся рыбы. Отбеленные солью, они лежат на столе аккуратными кучками. Потом они их разберут: самые крепкие пустят на швейные иглы и гребни, остальное сварят в бульоне.

– Я слышала, ты говорила с Дийной.

Марен кладет рубашки на полку и подходит к столу, чтобы помочь маме.

– Она не пойдет в церковь.

– Тоже мне новость, – говорит мама, бросив на Марен колючий взгляд. – Зачем ты вообще стала ее уговаривать? – Марен молча берет костяные щипцы, пододвигает к себе рыбу. Ей не хочется вновь поднимать эту тему. Все уже сказано тысячу раз. – А, ясно… Торил?

Марен кивает, и мама цыкает зубом.

– Я говорила Эрику, когда он собрался на ней жениться, что пойдут разговоры. А теперь его нет, и ее некому защитить.

«И ты тоже не делаешь ничего, чтобы ей помочь» , – думает Марен, вынимая кости из соленой трески.