Ю Несбё - «Крысиный остров» и другие истории

— Разумеется, чтобы доказать мою правоту, потребуются годы исследований, но готов поручиться моей карьерой и добрым именем, что так оно и есть.

— Ну конечно, и, если вы правы, вас ждет Нобелевская премия по медицине или биологии, а скорее всего, в обеих отраслях науки. Если же вы ошибаетесь, то просто начнете заново. А для корпорации…

— Если я прав, стоимость компании возрастет в сотни раз. Или даже в тысячи. Это означает, что, даже если вероятность моей правоты составляет два промилле, вложиться в мою идею будет экономически выгодно.

— Для семейства Эггер и других акционеров это, возможно, и представляет интерес, но рисковать таким образом рабочими местами…

— Рабочими местами придется рисковать намного сильнее, если развитием препарата займется кто-нибудь из конкурентов. Этот препарат заменит от шестидесяти до семидесяти процентов других лекарств, следовательно, вся отрасль превратится в бойню. Вопрос лишь в том, в каком месте этой бойни вы захотите находиться, господин Копфер.

У Копфера имелась привычка тереть ладонями свои седые кудри — размышляя, он всегда так делал, словно возникающий при трении электрический заряд приводил в действие его мозг. Вот и сейчас то же самое.

— Если… — простонал он, — если я предоставлю вам ресурсы, о которых вы просите, работа должна проводиться в совершеннейшей тайне. Никто не должен знать, над чем вы работаете, даже супруги.

— Это я понимаю.

— Я переговорю с Даниэлем Эггером, и пускай решает, захочет он сообщать обо всем другим членам правления или нет. А пока этот разговор должен остаться между нами, господин Ясон.

— Разумеется.

Через четыре дня меня снова вызвали в кабинет Копфера.

— Мы с Эггером приняли решение пока не обнародовать информацию об этом исследовании, — сказал Копфер, — в том числе и внутри компании. Чем меньше людей знает, тем лучше. В бухгалтерии такой высокобюджетный проект скрыть невозможно, поэтому необходимо сделать вид, будто цель исследования иная.

— Ясно.

— Сообщим, что вы осуществляете углубленное изучение аидита, и из практических соображений перенесем работу в Африку.

— В Африку?

— У компании есть здание в Эль-Аюне, в Испанской Сахаре. Не на виду, промышленных шпионов там нет, и любопытные журналисты тоже не доберутся. А обоснуем тем, что так исследовательская группа будет располагаться ближе к источнику данных.

— Понимаю. Как в Манхэттенском проекте — множество светлых голов в пустыне.

— Да, — он посмотрел в окно, — с той лишь разницей, что целью Манхэттенского проекта было создание бомбы, способной истребить человечество. А у нашего проекта… — он повернулся ко мне, — цель противоположная.

Каждый раз, когда ветер колышет занавески, в комнату проникает запах дизеля, а на полу появляются полоски белого света. Последний электромобиль уже много лет назад отправился на свалку, и в Сахаре расконсервировали нефтяные скважины. Где-то вдалеке завыла сирена — может, это «скорая помощь», или полицейские, или военный автомобиль. Два выстрела, один за другим. Ответный огонь, или обе пули выпущены из одного ствола где-нибудь у дорожного кордона? Будем надеяться, что это колонисты охотятся на герилью или наоборот, а меня все это не касается.

Эль-Аюн всегда задает много вопросов, а ответов у него меньше.

Часы у меня на запястье тикали. Подарок от Клары на день нашей свадьбы. Я знаю, что они отстают, но все равно недостаточно.

Спустя три месяца после того, как главы нашей корпорации приняли окончательное решение, я, двадцать два ученых и три трейлера с лабораторным оборудованием заняли свое место в Эль-Аюне. Для несведущих проект назывался АИД2, но между собой мы называли его «Анх». Хотя ученые привыкли подписывать обязательство о неразглашении тайны и никто из участников проекта не знал больше положенного ему, я понимал, что они догадываются: вздумай они продать информацию о проекте кому-нибудь из наших конкурентов, и цену им предложат весьма привлекательную. По этой причине я, воспользовавшись связями Даниэля Эггера, председателя совета директоров и полковника в отставке, раздобыл макулятор памяти. Мы привезли его с собой, и каждый из участников письменно подтвердил свое согласие на уничтожение памяти после того, как они представят свой последний научный отчет. Макулятор памяти был сконструирован во время Великой войны, когда военные получили единоличное право на разработку и использование технологий выше третьей степени, и применялся офицерами, обладающими информацией, которая больше им не требовалась, но которую враг мог использовать в своих интересах, если офицера взяли бы в плен. На тот случай, если офицеры выдержат пытку или, выполняя приказ, примут пилюлю с цианидом, враги нашей российско-европейской конфедерации придумали «Экзор» — устройство, вскрывающее память, даже когда мозг мертв и физически разрушен. Макулятор памяти против «Экзора» — словно наглядное воплощение технологической войны, действие и противодействие, которые привели мир к разрухе и к тому, что после войны технологии в гражданской жизни попали под запрет. Нам, медикам, время от времени разрешается использовать макулятор памяти для того, чтобы стирать воспоминания у пациентов, переживших психическую травму, но в этих случаях пациентами бывают разве что представители элиты.