Лорен Бьюкес - Земля матерей [litres]

Наконец Билли находит в мойке консервный нож, засунутый среди тарелок, покрытый коркой соуса, а под ним нечто такое, отчего она застывает: сверло. Блестящее: сверкающее. Кроме тех мест, где оно покрыто бурой ржавчиной. Ее рука непроизвольно поднимается к затылку.

Жара – это нечто осязаемое, проникающее в окна автобуса подобно гигантской ладони, вжимающей их в спинки сидений. «Это рука Господа, – думает Коул, – проверяющего, что Сестры всех печалей знают свое место, сидят на своих задницах, вверх в гору и вниз с горы, спешат донести его слово».

Мила прислонила голову к окну впереди нее, призрачное отражение ее лица в стекле накладывается на зеленый фон лесов Колорадо. Только ее темные глаза видны над яркой вуалью «речи», закрывающей ее рот, которым она говорит с окружающими.

Говорила вместо тебя, крошка, когда тебе это было нужно.

И действительно. Ее подобрали, когда она лежала на земле, в полном смятении, и вместе с Милой приняли в паству. Спасли их. Хвала Господу, она не верит. Но это часть маскарада. Теперь она уже больше не Никки, тренер по теннису или ландшафтный дизайнер, а кающаяся Терпение. С этим она как-нибудь справится.

Они не должны были оказаться в такой ситуации. Это она все испортила. Развалилась, когда была больше всего нужна Миле. Она ведь вроде как взрослая. Как там говорил ее отец? «Тебе нужно вернуть себя к себе».

Будь помягче с собой, крошка.

«Нет времени, Дев». Чувство вины по-прежнему здесь, чудовище, облаченное в ее кожу, наполняющее ее изнутри, но в настоящий момент не пожирающее ее живьем. У нее был небольшой нервный срыв, но теперь она опомнилась и пришла в себя. А Мила так гордится собой: тем, что заботится о матери, тем, что на ходу придумала этот безумный план.

– «От Западного побережья до Восточного», мам, – указала она на транспарант. – Мы сможем проделать весь путь на этом автобусе.

«Твой сын гений, Дев, черт бы тебя побрал».

Весь в меня. Это я так, к слову.

Это не Нью-Йорк, где, по словам Кел, у нее есть связи. И не Новый Орлеан, что было бы гораздо ближе. Но зато они путешествуют задарма, им не нужно выклянчивать или воровать наличные на бензин, на еду, не нужно искать, где поспать, и все это время колеса автобуса увозят их все дальше и дальше. И кто будет искать их здесь? «Найди щель», – сказала Патти. Эта щель достаточно большая?

Все не так уж и трудно. Дома в Йобурге Коул ходила в англиканскую школу. И хотя сестры, конечно, рехнувшиеся, к незнакомым людям они относятся с добротой. Добрее, чем вела бы себя на их месте она сама. Коул видит в этом возможность для морального совершенствования, для того чтобы лучше понять сестер, познакомиться с их образом жизни.

Луноликая сестра Щедрость, с широкими плечами и широкими бедрами, заводит автобус хоровым пением. Это новый текст на мелодию какой-то популярной песни, слов которой Коул не знает, хотя Мила мурлычет мотив.

Как ей объяснили, их имена должны быть напоминанием о той женской добродетели, к которой они должны усердно стремиться, чтобы обрести спасение, благословение и внутреннее спокойствие. Однако через какое-то время все эти имена начинают звучать одинаково, и бросающегося в глаза соответствия нет. Если сестра Вера, молчаливая водитель, и сомневается в чем-то, свои сомнения она держит при себе. Властная матрона сестра Надежда определенно никогда не впадала в отчаяние. Однако имя сестры Целомудрия как нельзя лучше подходит хитрой искорке в ее темных глазах и покачиванию бедер. «Секс на ножках», – как сказал бы Девон. На очень тоненьких. Похожая на богомола. Готового откусить врагу голову. Похоже, имя ей выбрали умышленно жестоко, как и имя сестре Щедрости, что кажется скорее насмешкой, чем указанием на то, какой злобной и эгоистичной она была до обращения. А есть еще Умеренность, чьи следы от многочисленных уколов открываются, когда она поднимает руки, позволяя рукавам упасть вниз.

Для пущей радости (в кавычках) у Коул начались месячные. Ей очень не хватает спирали, которая занимала в ее матке место, предназначенное для ребенка, на шесть лет избавив ее от месячных. Гинеколог из «Атараксии» извлекла спираль, и без того простоявшую на целый год дольше положенного срока, чтобы появилась возможность накачать Коул гормонами, пожиная урожай яйцеклеток, спасающих мир, даже несмотря на то, что ей уже за сорок и в нормальном мире ни у кого даже не возникло бы желания их заморозить. Однако нормального мира уже давно нет. Месячные начались с недельной задержкой, спазмы такие, словно из нее вытягивают внутренности, голова наполнена битым стеклом, в промежности тупая боль. Коул уже успела забыть, какие же это ужасные муки, в какой степени женщины зависят от лекарств, помогающих перенести критические дни. В доктрине Церкви это более чем заслуженное наказание за преступное любопытство Евы, напоминающее каждый божий месяц о том, что женщины подвели мужчин, что они каялись недостаточно усердно, чтобы их вернуть, не говоря уж о том, чтобы выполнять естественную обязанность всех женщин – брюхатиться.