Лорен Бьюкес - Земля матерей [litres]

Он пересекает внутренний двор и оказывается в скоплении аудиторий, задушенных плющом. Первая заперта. Во второй художественный класс. Вдоль стен мольберты с работами. Натюрморт с фруктами, писанный маслом, несколько автопортретов, одни фотографически реалистичны, другие – импрессионистская фантазия. Вот мальчик-киборг, вот другой, со вскрытой черепной коробкой, наполненной с левой стороны голубым небом. Это действует на нервы. Кого нарисовал бы Майлс? Наполовину девочку, наполовину мальчика. С одной стороны «речь» и «апология» – спокойствие, сдержанность. Вторая сторона будет реалистичной. Ярость. Майлс корчит соответствующее выражение лица.

На стене висит плакат со школьной клятвой.

Я, ученик академии Бенфилда.

Обещаю не сдаваться перед трудностями.

Помогать другим, не ожидая награды.

Быть храбрым и защищать тех, кто нуждается в моей защите.

Я буду вежливым и добрым.

Я буду держать свое слово.

Я буду с радостью выполнять порученную мне работу.

Я буду чтить Бога и выполнять свой долг перед Родиной.

И я буду находить мужество стать тем, кем мне предназначено быть.

Майлс ловит себя на том, что он плачет. На него давит вес – пустота аудитории, призраки мальчиков, которые должны были бы быть здесь. На него давят сны об отце. Сознание того, что рядом не будет никого, кто сможет показать, кем он должен стать.

Он замечает ранец, засунутый под парту у стены. Когда-то давно ранец, наверное, был желтым, но теперь он выцвел и стал кремовым. На застежке молнии болтается брелок с героями мультфильмов. Майлс расстегивает ранец. Внутри скомканные серые шорты, белая рубашка и галстук.

Майлс прекрасно понимает, что не надо так делать. «Но твою мать!» – мысленно произносит он, наслаждаясь этими словами. Он снимает «апологию» и надевает рубашку и шорты. Они мятые, но ему все равно. Он пропускает галстук под воротничком и пытается сообразить, как его завязать. Майлс вспоминает, что видел, как папа делал это, когда ему предстояло выступить с лекцией или презентацией. Там было что-то насчет кролика и лисы, бегающих вокруг дерева. Он пробует заправить тонкий конец.

В дверях слышится восклицание и стук. Стремительно развернувшись, Майлс видит на фоне светлого прямоугольника Щедрость. Она выронила миску с крекерами, рассыпавшимися по полу.

Они молча смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, растянувшихся в долгие годы.

Щедрость поднимает с пола миску.

– Я думала, ты проголодалась. – Она старательно не смотрит на него.

Майлс подбирает с пола рясу. «О нет, нет, нет, нет!» Он лихорадочно ищет какое-либо объяснение, однако ничто не сможет оправдать сам факт его тела. Его отправят обратно в «Атараксию» или куда-нибудь похуже. И он больше никогда не увидит свою маму.

– О Мила, – восклицает Щедрость, – я знала это! Я знала, что ты такая же, как я!

– Я… что?

Щедрость подходит к нему и заключает его в удушающие объятия.

– Мне было четыре года, когда я начала надевать одежду своих братьев. Я требовала, чтобы все называли меня другим именем. Когда наступила пора половой зрелости, я стала бинтовать себе груди. Мне казалось, что мое тело предает меня, как будто оно принадлежало какому-то другому человеку. Я думала, что если очень захочу, то смогу заставить весь мир видеть меня такой, какой я видела себя сама, – мальчиком.

Майлс чувствует, что разговор сделал крутой вираж, резко сбившись с курса. Он старается сохранить свое лицо непроницаемым, чтобы скрыть недоумение.

– Но это неправильно, Мила. Теперь я это понимаю. Мы несем грехи Евы и не можем избавиться от них, притворяясь кем-то другим. Мы должны научиться не обращать внимания на голос сатаны в наших сердцах и слушать бога. Он сотворил нас женщинами, и мы должны принять наши страдания. Ибо такова его воля. – Щедрость хватает его за плечи. – Мне повезло. Я нашла Церковь до того, как смогла накопить деньги на операцию. Я была так близка к тому, чтобы изуродовать тело, которое мне дал Господь. Я травила себя гормонами, Мила. Но я помогу тебе спастись от всего этого!

– О, я… э… спасибо.

– Извини, если тебе тяжело это слушать, дочь Мила. Но разве ты не видишь – Господь пожелал, чтобы я узнала твою тайну. Мы поможем друг другу. Наставим друг друга на путь истинный.

– Да будет благословенна его воля, – автоматически говорит Майлс. Даже несмотря на то что он силится следить за тем, что говорит Щедрость, сам он в это не верит. Ему хочется сказать ей, что нет ничего плохого в том, чтобы быть тем, кем ты чувствуешь себя внутри, а не тем, кем ты выглядишь снаружи. Но, возможно, он ошибается. Возможно, он ошибался все это время. Но так ли это? Майлс сбит с толку, ему стыдно и страшно, потому что Щедрость застала его врасплох, и он хочет ее поправить, но это станет концом всему, и даже несмотря на то, что он хочет, чтобы все закончилось, – хочет определенности, чтобы можно было больше ни о чем не тревожиться, – может быть, если он признается ей, это еще не будет конец. Это будет начало чего-то еще более неведомого и неподвластного.