Ольга Пустошинская - Перстень с чёрным агатом

— Поехали, пёс с тобой!

Я утешал себя тем, что точно знал: Николай потерял след и теперь рвёт и мечет от злости. Пусть Макаркин побудет дома, а там… там видно будет.

Высадил Игоря у подъезда. Он, довольный, махнул рукой, сказал, что вечером позвонит или напишет, и скрылся за дверью. Я ещё немного понаблюдал, не зайдёт ли кто подозрительный следом, а потом уехал.

Кто такая Анка, которой надо отдать перстень? Вероятно, старухина дочь или ещё какая-нибудь родственница. Надо выяснить и вернуть артефакт, рассудок мне всё-таки дороже. А то сойдёшь с ума внезапно и не догадаешься, как себе сумасшедшему помочь. Я сказал маме, что буду готовить проект по информатике, якобы заданный на лето, а сам закрыл дверь и уселся поудобнее в кресле.

Мне показалось, что я задремал: напала сонливость, тело стало маленьким и лёгким, как воздушный шарик. Холодный ветер взъерошил волосы, брызнул в лицо водяной пылью. Запахло дождём и сладковато-пряно палыми листьями.

Открыл глаза, и страх ударил в ноги. Исчезли стены моей комнаты с плакатами Джастина Бибера, пропала мебель, ноутбук, да и сам дом пропал; я стоял на незнакомой улице с двумя длинными рядами частных домов, едва различимых в сумерках. Ярко светились зашторенные окошки, темнели треугольные крыши и глухие заборы. Неподалёку забрехала собака, её поддержала ещё одна.

— Что за шутки! Верните меня обратно!

Чёрной тенью приблизилась какая-то кошка. Я опустил взгляд и увидел, что стою на мокром асфальте, босой, в тонкой рубашке и шортах.

Скрипнула дверь, и на крыльце, в прямоугольнике яркого света появилась какая-то женщина. Подождите, да это же старуха Клавдия! Длинную юбку прикрывал белый передник с большими карманами, на голову и плечи наброшена шаль. Я вжался в забор.

— Кис-кис-кис! Муська, Муська! Иди домой! — позвала Мельникова.

Кошка метнулась мимо меня и проскользнула в дом, дверь захлопнулась. Я повертел головой и увидел табличку с надписью: «Ул. Московская, д. 14», тихо рассмеялся. Всё понятно! Макаркин сказал, что способы получения ответов разные, это, видимо, один из них. Перемахнуть невысокий заборчик и добежать до крыльца было делом нескольких секунд. Я немного постоял у дверей, прислушиваясь, на цыпочках пробрался в дом и прошёл в кухню, где горел свет.

Это была совершенно излишняя предосторожность, потому что хозяева меня не замечали. Живая и здоровая Клавдия шелушила фасоль. Руки мерно двигались, бросали в ведёрко сухие половинки стручков и ссыпали в чашку белые семена. В ярком свете люстры поблёскивал на пальце чёрный агат. Другая женщина, моложе и поразительно похожая на Мельникову, сидела напротив и читала книгу.

Кухня была обставлена старинной мебелью, как я и ожидал: деревянным буфетом с балясинами и стеклянными дверцами в переплёте рам, массивным столом с пузатыми ножками и стульями с высокими спинками. Горьковато пахло травами и вишнёвым вареньем.

— Фасоль какая мелкая, — подняла голову Клавдия, — больше не сажай такую, Анка.

«Вот и Анка нашлась», — подумал я, разглядывая щуплую фигуру, стриженые тёмные волосы и серые глаза, скользящие по строчкам.

Приблизился к старой хозяйке и заглянул в лицо, ведь смешно сказать, живой я видел её впервые. Страшно не было: бабушка как бабушка. Здоровье, наверно, хорошее — вон как быстро шелушит стручки! У пожилых обычно плохо работают руки.

И вдруг из коридора прозвенела резкая, требовательная трель.

— Анка, открой, — спокойно сказала Мельникова и отставила чашку с фасолью.

Они не спросили друг у друга, кто бы это мог быть, даже взглядами не обменялись. Анна молча поднялась и направилась к дверям. Я не успел отпрянуть, и она легко прошла сквозь меня, как через облако пара. Застучали ботинки по деревянным половицам, хлопнула дверь, потом всё стихло.

Вернулась Анка с невысокой женщиной в бежевом плаще и беретке блинчиком. Её желтоватое лицо, коричневые подглазья и выпирающий живот на болезненно худом теле наводили на мысль о какой-то тяжёлой болезни. Гостья взглянула на Клавдию, оробела и тихо поздоровалась.

Та кивнула:

— Проходи и садись.

— Простите, что поздно, — пролепетала посетительница, присаживаясь на краешек стула, — утренний автобус не пришёл, пришлось на вечернем… не возвращаться же… Думаю, зайду, авось не прогонят…

Ей было неловко, даже бледное лицо порозовело, а молчание и пристальный взгляд Мельниковой смутили ещё сильнее Клавдия сверлила гостью глазами, ставшими вдруг тёмными, будто две дырки. Я мысленно восхитился, как она спокойно и сосредоточенно принимала информацию. Вот что значит опыт! Или Мельникова и без перстня кое-что умела? Меня поток сведений оглушал и ослеплял, я переставал соображать.