Бернадетт Энн Пэрис - За закрытой дверью

– Я скажу им то же, что и воспитателю Милли (кстати, теперь ты не увидишь ее четыре недели). Ты подхватила в Таиланде какую-то особо стойкую кишечную инфекцию и плохо себя чувствуешь. А когда я позволю тебе встретиться с Милли, то буду наблюдать за каждым твоим движением и слушать каждое слово. Попробуешь намекнуть кому-то на происходящее – и вы с Милли обе заплатите. Твои друзья? Теперь, когда ты так счастлива в браке, у тебя просто нет на них времени. Ты перестанешь отвечать на письма, и они тебя забудут. Не сразу, конечно, но забудут. Поначалу я разрешу тебе поддерживать с ними связь, но буду проверять перед отправкой все письма – на случай, если ты захочешь написать лишнее. Хотя не думаю, что ты совершишь такую глупость.

До этого момента я нисколько не сомневалась, что смогу сбежать или по крайней мере рассказать кому-то о своем заточении, но от его спокойного тона во мне все похолодело. Он был непоколебимо уверен в том, что его план сработает, и я впервые усомнилась: удастся ли мне его перехитрить? Провожая меня обратно в спальню, Джек сообщил, что теперь я не получу еды до завтрашнего дня. Я вспомнила о Молли и какое-то время могла думать только о том, что он сделал с ней и что сделает со мной, если я опять попытаюсь сбежать. Я понимала, что рисковать сейчас нельзя, иначе разлука с Милли может растянуться на пять недель. Я представила, как Милли целый месяц будет переживать, что я не приезжаю, и на душе стало совсем скверно.

Голодные спазмы в желудке навели меня на мысль изобразить приступ аппендицита: Джеку придется отвезти меня в больницу, а уж там я найду кому довериться. Еду он принес лишь на следующий день, как и обещал, да еще и поздно вечером. К тому моменту я не ела уже больше двух суток, так что трудно было удержаться и не проглотить все сразу. Схватившись за живот, я застонала и стала жаловаться на боль. Благодаря коликам все выглядело довольно правдоподобно.

Вот только Джек остался совершенно безучастным. На следующее утро я, сгибаясь пополам, попросила дать мне хотя бы аспирин, и он согласился. Правда, проследил, как я его глотаю. К вечеру я уже металась и извивалась на кровати, а ночью принялась колотить в дверь, пока он не пришел узнать, что за шум. Я убеждала его, что у меня адские боли, и просила вызвать скорую, но он отказался. Обещал только пригласить врача, если к утру мне не полегчает. Не такого результата я ждала, но это было лучше, чем ничего. Наученная в Таиланде горьким опытом, я понимала, что закатывать истерику нельзя ни в коем случае, и очень тщательно продумала все, что скажу доктору.

Единственное, чего я не предусмотрела, – что Джек будет присутствовать при осмотре. Врач нажимал на живот, я прилежно изображала боль, а мозг лихорадочно искал выход. Если упущу момент, весь этот спектакль вместе с добровольным голоданием полетит коту под хвост! Наконец я спросила доктора, можем ли мы поговорить наедине: может быть, боли как-то связаны с моими гинекологическими проблемами? Он вежливо попросил Джека выйти. Победа!

Позже я удивлялась, как можно было не догадаться. Раз Джек охотно вышел из комнаты – значит, его совсем не беспокоила наша беседа тет-а-тет. А эта сочувственная улыбка, с которой врач слушал мой торопливый рассказ о том, что меня держат в плену? Она меня тоже не насторожила! Потом он начал расспрашивать о моей попытке самоубийства и о том, как протекает моя депрессия, и до меня наконец дошло: доктор обработан Джеком по полной программе, иначе его бы здесь просто не было! Потрясенная, я умоляла его поверить, что мой муж не тот, за кого себя выдает; снова и снова повторяла историю Джека о том, как он забил до смерти мать и отправил в тюрьму отца. Я говорила и говорила, сознавая, что все это звучит совершенно неправдоподобно, и, когда врач начал выписывать рецепт на прозак, сорвалась на истерический крик, подтвердив тем самым слова Джека: у меня маниакально-депрессивный психоз и болезненная жажда внимания. А ведь у него были и письменные доказательства – выписка из медкарты о передозировке и рапорт администратора отеля о моем поведении.

Я была полностью раздавлена. Доктор не поверил мне, и я снова осознала, что пытаюсь совершить невозможное. Если даже профессиональный врач не прислушался к моим словам, то как убедить других? Как вообще я собиралась с кем-то разговаривать, если Джек полностью контролирует каждое мое слово?

Он начал читать письма, которые приходили мне по электронной почте. Ответы я должна была писать строго под его диктовку – или же он стоял за моей спиной и внимательно все читал. Я день и ночь торчала в запертой комнате, и когда мне звонили, то оставляли сообщение на автоответчике. Если же Джек был дома и брал трубку, то на просьбу позвать меня к телефону отвечал, что я в душе или в магазине и перезвоню, когда вернусь. В тех редких случаях, когда мне разрешалось перезвонить, он внимательно слушал все, что я говорю. Я не осмеливалась возражать – беседа с доктором оттянула поездку к Милли еще на неделю, к тому же я лишилась возможности пить в комнате чай и кофе. Было ясно: если я хочу увидеть Милли в обозримом будущем, то должна беспрекословно подчиняться, по крайней мере поначалу. Я безропотно приняла наказание. Когда он принес еду (тогда он еще кормил меня дважды, утром и вечером), я безучастно сидела на кровати, смирившаяся и покорная.