Фиона Бартон - Дитя

Сконцентрироваться у меня так и не получается.

«О чем он говорит? Что-то о газете? О господи, он это прочитал?!»

– Что?! – чересчур громко вскрикиваю я.

– Я про туалетную бумагу, Эмма, – тихо отвечает Пол. – Просто хочу напомнить, только и всего.

– Ах да, верно. Не беспокойся, я куплю. Ты иди, собирайся на работу, а я пока допью кофе.

Пол улыбается мне, целует мимоходом и поспешно удаляется минут на десять к себе в кабинет. Я же отпихиваю в сторону завтрак и торопливо вытираю ближайшие кухонные поверхности. Я вообще в последнее время все чаще ловлю себя на потребности все вокруг мыть и вытирать. Прочь, прочь, проклятое пятно!

– Я всё, – говорит Пол в дверях кухни. – Ты уверена, что все с тобой в порядке? Ты по-прежнему очень уж бледная.

– Со мной все хорошо, – отвечаю я, поднимаясь. «Ну же, Пол, иди давай скорей». – Удачного тебе дня, милый. Главное, будь полюбезнее с деканом. Сам знаешь, имеет смысл постараться, – добавляю я, смахивая с плеча его пальто ворсинку.

Пол вздыхает, берет в руку портфель.

– Я попытаюсь. Послушай, я ведь могу отзвониться, сказавшись больным, и остаться здесь с тобой.

– Не говори ерунды, Пол. Я посижу спокойно дома. Обещаю.

– Ладно. Но в обед я тебе обязательно позвоню. Люблю тебя, – говорит он на прощание.

Как всегда, я машу ему рукой из окна. Пол закрывает калитку, отворачивается и уходит – и тогда у меня словно подгибаются колени, и я опускаюсь на ковер. С той минуты, как я прочитала заметку, я первый раз осталась в доме одна, и это постоянное притворство, будто все со мной в порядке, вымотало меня до предела. Куда бы я ни посмотрела, для меня везде словно высвечивается большими неоновыми буквами этот газетный заголовок.

На самом деле, мне надо-то всего минут пять, чтобы снова совладать с собой. И я разражаюсь рыданиями. Ужасными, пугающими, совершенно безудержными рыданиями. Совсем не так, как принято проливать слезы в Англии, когда всячески стараешься их удержать и подавить. Наконец, выплакавшись, я просто тихо сижу на полу.

Когда начинает звонить телефон, я понимаю, что прошел уже целый час. Ноги затекли, и теперь, пытаясь подняться, я чувствую, будто их покалывает булавками. Должно быть, я умудрилась задремать. В голове появляется картинка, где я лежу в лодочке, и меня уносит течением. И мне этот образ очень нравится: словно Офелия на картине Джона Милле. Но та была то ли умалишенной, то ли уже мертвой…

«Стоп, хватит, – говорю я себе. – Ответь-ка на звонок».

– Привет, Эмма, это Линда. Ты сейчас очень занята? Можно я загляну к тебе на кофе?

Меня так и подмывает повергнуть в ужас Линду, ответив ей «нет». Однако вместо этого с моих губ слетает «да». Снова побеждает давно укоренившаяся вежливость.

– Чудненько! Буду через десять минут.

– Я пока поставлю чайник, – слышу я собственные слова, точно играю в какой-то пьесе.

Я растираю колени, чтобы вернуть им чувствительность, достаю из сумки расческу. Мне надо выглядеть прилично, иначе она все поймет.

Муж Линды преподает в том же университете, что и Пол, только на другом факультете. Впрочем, по утрам наши мужчины частенько ездят на работу одним поездом, и это, по всей видимости, и сближает нас с Линдой – почти что как знатную леди с Джуди О’Грэди [4].

Линда мне крайне неприятна. У нее скошенные назад зубы, точно у акулы, и чересчур напористая манера общения. И она, и прочие ПЖ – «профессорские жены», как я окрестила этих дам, когда сама оказалась в их рядах, – постоянно сплетничают между собою обо мне. Я прекрасно об этом знаю, но ничего не могу поделать. Надо просто не обращать на них внимания. Сохранять спокойствие и просто жить дальше.

Линда впархивает в мой дом, стоит только открыть дверь. Как ее, однако, нынче распирает энергией, аж с самого утра! Надо думать, у нее хорошие вести насчет Дерека. Сразу хочется, чтобы она поскорее ушла.

– Ты какой-то усталой выглядишь, Эмма. Не получилось ночью выспаться? – говорит она и, видя, что ухаживать за своей гостьей я даже не берусь, принимается сама готовить кофе. Предоставляя мне стоять этакой мебелью в своей же собственной кухне.

– Н-ну да, всю ночь крутилась и ворочалась. Пыталась разобраться с одним заковыристым местом в книге, что сейчас редактирую, – объясняю я.

Та сразу ощетинивается. Для нее просто невыносим тот факт, что я работаю. Когда я заикаюсь о своем занятии, Линда воспринимает это как личное оскорбление. Сама Линда не работает. «У меня столько всяких хлопот по дому, чтобы еще искать себе работу», – отвечает она, когда ее о том спрашивают, причем, как правило, с каким-то нервным смехом.