Фиона Бартон - Дитя

Анджела сомневалась, что Элис была бы похожа на Патрика. Тот родился довольно крупным, а Элис была такая маленькая и хрупкая. Едва пять фунтов набирала [3]. Но все равно, силясь увидеть в своих детях исчезнувшую Элис, Анджела частенько разглядывала фотографии маленького Пэдди, а также те снимки, что они сделали, когда спустя десять лет у них родилась Луиза. «Наша нежданная награда, как я ее зову», – говорила Анджела окружающим. Однако представить по этим фотографиям Элис все равно не получалось. Луиза оказалась блондинкой – в Ника.

Ощутив давно знакомую, тупую боль потери, словно сжавшую ей ребра и заполонившую грудь, Анджела попыталась вспомнить о чем-нибудь другом – счастливом и радостном, как этому учили разные книжки с практическими советами. Она подумала о Луизе и Патрике.

– Хорошо, по крайней мере, что у меня есть они, – сказала Анджела покачивающимся в грязной воде морковным «попкам».

Интересно, позвонит ей Лу сегодня вечером, вернувшись с работы? Ее младшая, конечно, знала эту грустную историю – как же не знать! – но никогда об этом не заговаривала.

«К тому же она терпеть не может, когда я плачу, – подумала миссис Ирвинг, утирая глаза обрывком бумажного полотенца. – Они все этого не любят. Им больше нравится делать вид, будто все у нас отлично. Что ж, я их понимаю. Пора бы мне уже покончить с этим. Пора отпустить Элис».

– С днем рождения, милая ты моя девочка, – еле слышно произнесла она.

Среда, 21 марта 2012 года

Из-за этого младенца я всю ночь не могла заснуть. Я даже вырвала заметку из газеты и отправилась выбросить в мусорку, но в итоге сунула в карман кардигана. Сама не знаю зачем. Я решила, что ничего не стану с этим делать, надеялась, что все пройдет само.

Тут же еле различимый голос в моем сознании ядовито напомнил: «Ну, тогда-то все же не прошло».

И вот сегодня это дитя по-прежнему со мной. Взывающее к себе. Требующее, чтобы его признали.

Пол еще в полусне принимается шевелить ногами, словно проверяя, на месте ли они. Я жду, когда он откроет веки. И страшусь этого момента. С ужасом ожидаю увидеть в его глазах измученность и досаду, когда он поймет, что у меня вновь настали не лучшие дни.

Так мы с ним обычно называем эти приступы нервозной депрессии, и потому кажется, будто в том нет моей вины. Уже столько времени прошло с последнего приступа, что Пол наверняка считал, что все уже позади, – и теперь, увидев меня, он будет отчаянно пытаться не выказывать своего разочарования.

И все же я не могу не разделить его тревогу. Порой мне кажется, что я не вынесу этой тяжести, что она окончательно меня раздавит.

Считается, что если что-то тебя не убьет, то, значит, сделает сильнее. Так говорят, когда человеку довелось пережить что-то ужасное. Так любит высказываться и моя матушка Джуд. Но это вовсе не так. Пережитое ломает тебя изнутри, и чувствуешь себя так, будто все в тебе раздроблено и потом кое-как скреплено воедино старыми замызганными бинтами и желтоватым скотчем. И у тебя постоянно поскрипывает в местах слома. И все слишком хрупкое и обессилевшее, чтобы долго держаться. Иногда даже жалеешь, что тебя это и вправду не убило.

Наконец Пол просыпается и без лишних слов приносит мне из ванной таблетки и стакан воды. Потом гладит меня по волосам и молча сидит рядом на постели, пока я принимаю лекарство. И бормочет еле слышно под нос, что, дескать, все нормально.

Я пытаюсь поддержать себя, мысленно внушая, что « все пройдет» . Однако сквозь любые защитные укрепления в сознание все равно просачивается: « Такое не пройдет никогда ».

Проблема в том, что любая тайна рано или поздно выходит из-под контроля, начиная жить своей жизнью. Я всегда считала, что, если перестану думать о том, что со мной случилось, оно само собою постепенно ссохнется и вымрет. Но не тут-то было. Оно благополучно сидит себе в растущем хитросплетении всевозможного вранья и увертливых измышлений – точно большая жирная муха посреди паучьей сети. Если я сейчас хоть что-то расскажу, это будет означать порвать всю сеть в клочья. А потому я не расскажу ничего. Я должна хранить свой секрет. Что ж поделать, тайна есть тайна. Этим я и занимаюсь всю жизнь, сколько себя помню – храню свои тайны.

За завтраком Пол о чем-то мне говорит, но у меня пролетает все мимо ушей.

– Прости, дорогой, о чем ты? – пытаюсь я сосредоточиться, глядя на мужа через стол.

– Я сказал, что у нас в туалете почти вышла бумага. Того и гляди придется пустить в ход газету.