Фиона Бартон - Дитя

Но тут вдруг я совершенно перестала ее интересовать. Она занята была тем, что брила ноги да разыскивала в недрах своего комода подходящие друг другу детали нижнего белья, перерывая целые слои старых трусов и заношенных лифчиков.

Однажды вечером, когда я сидела в кухне за уроками, мать предстала передо мной на обозрение в своем новом платье.

– Ну и как тебе это, Эмма? – спросила Джуд.

– А ты не старовата ли, мам, чтобы ходить на люди без бюстгальтера? – отозвалась я, использовав запрещенное ею слово на «м». В этот момент я ее просто возненавидела. Она была так красива и счастлива – и ко мне это не имело никакого отношения. – Одна дамочка с нашей улицы – та, что так нравится Уиллу, – никогда его не носит, и выглядит она при этом отвратительно.

– Ах ты, маленькая сучка! – вспылила Джуд. До этого она ни разу не обзывала меня этим словом. Да и не было, пожалуй, прежде такой надобности. Я тоже, видимо, в ту пору претерпевала изменения.

Как только Джуд ушла, хлопнув за собой дверью, я отправилась к телефону-автомату в самом конце улицы. Было восемь вечера, и телефонная будка скрывалась в пятне полумрака между двумя фонарями. Освещала ее разве что древняя и тусклая лампочка-«груша», являя взорам покрывавший все внутри никотиново-желтоватый налет, пятна мочи и окурки самокруток. Бетонный пол там, казалось, никогда не просыхал и был сильно заляпан по углам, как будто последний посетитель будки только что застегнул штаны и вышел. И все же я очень любила эту телефонную будку. Это было мое частное пространство. Дома у меня, конечно, имелся телефон – висел на стене в прихожей, – но там каждый мой разговор скорее напоминал общественный форум, в котором Джуд была активным слушателем, готовым в любой момент включиться в обсуждение.

Я пристроила свои монетки на металлической полочке монетоприемника, сняла трубку и стала набирать номер.

К телефону подошел отец Гарри, и я спросила его, не могу ли я с ней поговорить. Разговаривала я всегда очень вежливо, своим самым что ни на есть «взрослым» голосом. Отец подружки терпеть не мог, когда я отвлекаю ее от домашних заданий, но я прикинулась, будто звоню по какому-то школьному вопросу.

Обычно он ворчал, что не понимает, как это мы не наговорились за все то время, что сидели вместе в школе, но все же уступал и звал Гарри к телефону.

В трубке послышалось, как подружка громко топает вниз по лестнице, и тут же раздался ее высокий резкий голос:

– Папа, хватит подслушивать мои разговоры! Это мои личные дела.

Я рассказала ей, что Джуд обозвала меня сучкой, и Гарри тут же вскипела. Ее всегда заводили чужие неприятности.

– Меня уже воротит от Джуд с Уиллом, – сказала я.

– Да уж, понимаю, – отозвалась Гарри, но я знала, что у нее к этому есть свое отношение. Проблема была в том, что Гарри втайне – а порой не так уж это и скрывая – была влюблена в Уилла.

Она как-то обмолвилась, что он сексуальный.

– Гарри, ты что! Он же такой старый! – возмутилась я, когда она впервые мне в этом призналась.

Я не стала ей говорить, что от слова «сексуальный» у меня внутри все словно скручивается водоворотом. Я пыталась ненавидеть Уилла за то, что он так бесцеремонно ввалился в нашу жизнь, и все же мне по-прежнему было приятно, когда он мне улыбался или заговорщицки подмигивал. Я ничего не могла с собой поделать.

В мои мысли ворвалось короткое «пиканье», дававшее понять, что три минуты разговора истекли, и я поспешно сунула в прорезь остававшуюся у меня десятипенсовую монетку, чтобы обсудить «светские» похождения Гарри. Сама-то я просто составляла ей везде компанию.

Помню, она однажды стащила у отца из кармана брюк купюру в пять фунтов, чтобы купить себе новую кофточку. На эту кражу она пошла, только чтобы впечатлить Малкольма Бейкера, свое последнее увлечение. Он будто бы улыбнулся ей в автобусе, и теперь Гарри всей душой настроилась на медленный с ним танец в подростковом диско-клубе.

Для меня любовные романы существовали лишь на страницах моих личных тетрадей и дневников. В реальности я не отваживалась на любовь или страсть, неуверенная в своей внешности и не считая себя очаровательной, – и не имея ни малейшего желания разведывать это на деле. У меня были, конечно, неумелые и невинные поцелуи позади нашего клуба, навеянные рассказами из Jackie [15], – но все же мне куда больше нравилось самой писать о любви, о томных и страстных воображаемых любовниках. В моих рассказах царила полная безопасность. И к тому же было меньше слюней.