Агата Горай - Память без срока давности

25 июня 2004 года (семнадцать лет)

Веселые самодовольные рожи повсюду, и одному богу известно, с каким удовольствием я бы содрала эти улыбки со счастливых лиц. Единственное, что объединяет меня с одноклассниками, – радость от ощущения свободы. Это как дождаться долгожданного помилования. У Марковича срок заключения длился двадцать пять лет, у меня – одиннадцать. Хотя нет – четыре года, первые семь лет были сносными.

Официальная часть праздника проходит быстро: вручение аттестатов, медалей, грамот под пламенную речь учителей, никому не интересно. Все взволнованно ждут праздничного гулянья и танцев.

Совсем скоро все вокруг танцуют, поют и пьют. Все счастливы. И только в моей голове одна- единственная бегающая по кругу строка: «Зачем я здесь?»

Со всех возможных и невозможных, видимых и невидимых мест доносится веселый смех, пьяные вопли, стоны. По всему школьному двору разбрелись мои одноклассники и одногодки из параллели, как рассыпавшиеся бусины от наполовину сгнившего ожерелья. В школе гремит музыка, а вокруг – секс, наркотики, алкоголь, и только мне не хочется ни одного, ни второго, ни третьего. Хочу большей половине веселящихся проколоть глаза на самом деле. Хочу сделать с Темировым и его компанией все то, что они проделали со мной, их же членами. Хочу взорвать этот «храм науки», чтоб от него не осталось и следа. Но больше всего мне хочется домой, в объятия одеяла, убежать от всех своих «хочу», от соблазна пойти на поводу своих желаний. А еще я хочу, чтоб этот мир онемел.

Задыхаюсь.

Из душного школьного зала на улицу практически выбегаю. Падаю на одну из хорошо освещенных фонарем пустующих скамеек у тротуарной дорожки, только такие места вакантны.

Перевести дух и сбежать! Хватит с меня этой радости.

– Не занято?

Мужской голос раздается в паре шагов, заставляя меня вздрогнуть.

Молча смотрю в сторону Шивова, который с видом побитой собаки стоит позади меня, и тут же опускаю голову. Сердце вмиг встрепенулось, так делают уютно свившие гнездо в высокой траве птицы, когда ты случайно ставишь ногу рядом с их домом. Что ответить? Что очередь желающих посидеть со мной рядом только закончилась? Или что место рядом со мной занимает мой воображаемый друг? Быть может, просто послать к черту?

– Прости, – звучит так тихо, что поющие вокруг сверчки кажутся истеричными психопатами.

Платон садится рядом. Он ставит локти на колени и опускает лоб на костяшки пальцев, сцепленных воедино.

– Да ладно, ты имеешь равные со мной права на эту скамейку. Тем более я собираюсь ухо дить.

В самом деле отрываю зад от успевшего согреться под ним дерева.

– Я не об этом. – Замираю в полусогнутом состоянии. – Лиза, прости, если сможешь.

Чан с ледяной водой обрушивается на мою несчастную голову, но в душе все же тлеет надежда, что я ошибаюсь в своих догадках.

– Бог простит, – стараясь быть равнодушной, произношу я и окончательно выпрямляю спину. Перед лицом возникают пьяные образы Темирова, Борисова, Воробьева, Якушева и все их причиндалы. – Так моя бабка говорила.

– Но я не у бога прошу прощения, оно мне как раз без разницы, мне нужно твое…

Стою спиной к скамейке и не вижу, что происходит, но голос Платона стал громче, и, кажется, он больше не пялится в землю.

– А мое тебе к чему? Ты и без него прекрасно живешь…

– Лиза! – Платон хватает меня за руку и встает за спиной. – Думаешь, я живу? Да я не помню, когда в последний раз нормально спал, и понятия не имею, как долго еще меня будут преследовать ужасные картины… Знаешь, я ведь даже в полицию собирался идти, но… После каникул ты вела себя как ни в чем не бывало… Лиза…

У бабушки Нины бельевые веревки всегда были натянуты сильнее каната, по которому шагает канатоходец, и в этот самый момент я чувствую, будто всю меня натянули ничуть не хуже.

– Он не помнит, когда нормально спал! Подумать только, какая жалость! – Оборачиваюсь резко, моя рука получает свободу. – Рано или поздно придет тот день, когда из твоей головы исчезнут ненужные тебе картины, а как быть с моими? Говоришь, спать не можешь? По-твоему, как спится мне? Пойти в полицию? Что ж не пошел?

Продолжать это все становится невыносимо. Не хочу, чтобы меня видели слабой и уязвленной. Тем более Шивов. Тем более когда воспоминания сжигают меня изнутри сильнее любой кислоты. Проще быть оскаленным хищником.