Линкольн Чайлд - Синий лабиринт

– Доктор Грин, могу я чем-нибудь еще?..

Если она быстро не придумает что-нибудь, то никогда не попадет в этот подвал… и Пендергаст умрет. Ставки были очень высоки.

Он посмотрела прямо в глаза Йоргенсену:

– Где вы прячете комбинацию цифр от замка на дверях хранилища?

Его глаза на мгновение метнулись в сторону, но потом старик снова уставился на нее:

– Что за оскорбительный вопрос?! Я и без того потратил на вас массу времени. До свидания, доктор Грин.

Марго поднялась и вышла. В тот краткий миг после ее вопроса Йоргенсен непроизвольно скользнул взглядом к точке над ее головой, и она, покидая кабинет, увидела, что на этом месте висит небольшая ботаническая гравюра в рамке.

Она почти не сомневалась, что за этой рамочкой находится сейф с записью нужной ей комбинации цифр. Но как выманить Йоргенсена из этого чертового кабинета? И даже если она найдет этот сейф, то где ей взять комбинацию цифр, которая открывает его ? И даже если она сумеет узнать эту комбинацию, хранилище гербария расположено в глубинах музейного подвала…

Тем не менее стоит попытаться.

Марго остановилась посреди коридора. Нажать кнопку пожарной тревоги? Но это будет означать эвакуацию всего крыла и, возможно, навлечет немало неприятностей на ее голову.

Она пошла дальше, минуя кабинеты и лаборатории по обеим сторонам. Время ланча еще не закончилось, и народа здесь было относительно мало. В одной из музейных лабораторий она увидела внутренний телефон, вошла внутрь и уставилась на него. Может, позвонить Йоргенсену, прикинувшись чьей-нибудь секретаршей, и попросить прийти на заседание? Но он не был похож на человека, который ходит на заседания… или который благосклонно воспримет такое приглашение. И потом, скорее всего, ему известны голоса большинства секретарш.

Но должен же быть какой-то способ выманить его из кабинета. И этот способ – разозлить его, чтобы он в ярости напустился на кого-нибудь из коллег.

Она сняла трубку, но позвонила не Йоргенсену, а в кабинет доктора Фрисби. Изменив голос, она сказала:

– Я звоню из ботанического отдела. Будьте добры, позовите доктора Фрисби. У нас тут проблема.

Через несколько секунд ответил запыхавшийся Фрисби:

– Да, в чем дело?

– Мы получили вашу служебную записку по поводу этой женщины, доктора Грин, – сказала Марго приглушенным голосом.

– И что? Неужели она явилась и вам докучала?

– Вы знаете старого доктора Йоргенсена? Он добрый приятель доктора Грин. Боюсь, что он не желает выполнять ваше требование и собирается допустить ее к коллекции. Он все утро возмущался вашей служебной запиской, а вы знаете, как трудно иметь дело с доктором Йоргенсеном…

Фрисби бросил трубку. Марго ждала в пустой лаборатории, поглядывая через приоткрытую дверь. Через минуту-другую она услышала шаркающие шаги, и мимо прошел взбешенный Йоргенсен с красным лицом, выглядевший довольно крепким для своих лет. Он явно направлялся в кабинет Фрисби, намереваясь поставить его на место.

Марго поспешила назад по коридору и, к своему облегчению, увидела, что Йоргенсен в спешке оставил дверь в кабинет приоткрытой. Она проскользнула внутрь, осторожно закрыла дверь и сняла со стены гравюру в рамочке.

Ничего. Никакого сейфа, просто голая стена.

У нее подкосились ноги. Почему же он посмотрел в этом направлении? На стене больше ничего не было. То ли он случайно скользнул сюда взглядом, то ли она не смогла точно отследить направление? Марго уже собиралась повесить гравюру на место, как вдруг заметила клочок бумаги, прилепленный сзади к рамке клейкой лентой, а на бумажке – ряд цифр. Все цифры, кроме последней группы, были вычеркнуты.

Алоизий Пендергаст лежал в кровати, стараясь не двигаться. Любое движение, даже самое незначительное, приносило ему невыносимые мучения. Он даже не мог вздохнуть поглубже, чтобы насытить кислородом кровь, потому что в его грудь через грудные мышцы и нервы вонзались тысячи раскаленных иголок. Он ощущал чье-то темное присутствие в изножье кровати, демоницу, готовую вспрыгнуть на него и задушить. Но каждый раз, когда он хотел посмотреть на нее, она исчезала – и появлялась, стоило ему отвести взгляд.

Он пытался прогнать боль силой воли, затеряться в привычной обстановке своей спальни, сконцентрироваться на картине, висящей на противоположной стене, – поздней работе Тёрнера «Шхуна близ Бичи-Хед» [77], одной из немногих картин, в которых он находил утешение. Порой он часами созерцал многослойность света и тени на этой картине, то, как Тёрнер изобразил языки пены и трепещущие на штормовом ветру паруса. Но боль и омерзительный запах гниющих лилий – приторно-сладкий, как смердение разлагающейся плоти, – делали такой умственный побег невозможным.