Джон Рикардс - Уинтер-Энд

— На этой стене вся твоя жизнь, Алекс. Университет, ФБР, лечение, работа в частном сыскном агентстве. Твои родители.

Я ухитряюсь подняться на колени, преодолевая боль в ребрах.

— И что?

— После нервного срыва твоя карьера отправилась на помойку. Родных у тебя не было — не считая меня, конечно, — друзей раз, два — и обчелся. Я не мог уничтожить твое прошлое, однако мог выкопать несколько старых тайн, которые уничтожили бы то, что о нем помнили люди. — Он с улыбкой оглядывается на меня. — После того, как все узнали бы, что натворил наш отец, от его репутации остались бы рожки да ножки.

Я упираюсь спиной в стену и встаю на ноги.

— Чушь, Мэтью. Ты арестован, — говорю я и навожу на него пистолет, держа его для верности обеими руками. — Положи ладони…

— Из-за твоего отца умерла моя мать, ни в чем не повинная женщина. Из-за него же и из-за людей, покрывавших его, меня годами унижали типы вроде Гарнера. Ты хоть представляешь себе, что это такое?! — выкрикивает он. — Однако с тобой я еще не закончил. Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что.

— Заткнись и положи ладони на голову, пока я не продырявил ее!

Он делает короткий шаг вперед, улыбается:

— Давай, Алекс. Убей меня. Никто же не увидит.

— О чем ты, черт побери, говоришь?

— Я хочу, чтобы ты стал убийцей, несостоявшимся копом, застрелившим безоружного подозреваемого ради собственного удовольствия. — Голос его, в котором в равной мере смешаны озлобление и гордость, звучит теперь громче. — И ты получишь наконец все то, что выпало на мою долю. Получишь жизнь, о которой не стоит и упоминать. Ты будешь сидеть в ней, как в яме, вечно размышляя о том, что все могло бы сложиться иначе. Не знаю, удастся ли мне понаблюдать за тобой из места, в которое я попаду, однако, когда и ты доберешься до ада, мы сможем сравнить наши впечатления.

— Положи свои поганые руки за голову.

— Я убил твоих родителей, отца и мать. Ты даже не представляешь, сколько мне пришлось потрудиться, чтобы наверняка врезаться на том перекрестке в твою машину, да еще и на скорости, которая позволяла прикончить их обоих. Я даже заплатил одному мальчишке, он засел в двух кварталах оттуда и позвонил мне, когда ты проехал мимо него.

Я смаргиваю пот, затекший мне в уголок глаза, стараясь сосредоточить все внимание на стоящем передо мной человеке.

— Выбравшись из своей машины, я заглянул в твою. Сунул руку в дыру, оставшуюся от ее ветрового стекла, и проверил папочкин пульс. Знаешь, что я сделал бы, если бы пульс обнаружился? — Он ухмыляется. — Взял бы папочку за загривок и бил физиономией о приборную панель, бил бы долго, чтобы ты, очнувшись, увидел вместо его лица кровавое месиво. И мне это доставило бы массу удовольствия.

Удары сердца отдаются в моих ушах громом, но заглушить голос Ника не могут. Пистолет в руке становится тяжелым и горячим. Спусковой крючок словно оттягивает на себя палец.

— А после я проделал бы то же самое с твоей мамашей, — говорит Ник. — Лупил бы ее по уже треснувшей черепушке, пока та не раскололась бы на кусочки.

Мне становится трудно дышать. Убить Ника — это кажется таким легким делом. И вдруг до меня доносится другой голос — отцовский. Слов я не различаю, однако голос, неторопливый, успокаивающий, несомненно, принадлежит ему. Возможно, это фрагмент какого-то воспоминания, неожиданно оживший в моем травмированном мозгу.

Ник улыбается:

— Как жаль, что у тебя нет ни жены, ни детей, которыми я мог бы заняться на досуге. Хотя кое-какие возможности у меня еще остались. — Он достает из кармана фотографию Джеммы, входящей в сопровождении полицейских в здание суда. — Она мне нравится, Алекс. Пожалуй, следующей я убью ее.

Я еще крепче сжимаю рукоять пистолета, набираю в грудь побольше воздуха.

— Возможно, мне досталось больше отцовских качеств, чем тебе, — говорю я, с трудом шевеля пересохшими, липкими от крови губами. — Возможно, дело в чем-то еще. Но кое в чем мы с тобой различаемся. Я не убийца. И я арестую тебя.

Я выдыхаю набранный в грудь воздух, и в глазах у меня немного проясняется. Ник, поняв, что я говорю всерьез, перестает улыбаться.

— Наверное, ты прав, — произносит он. — Может, ты и не убийца. Зато я — убийца.

С этими словами он стремительно разворачивается к каминной полке, срывает с нее свой пистолет и начинает поворачиваться ко мне. Лицо его искажено яростью, и я нажимаю на курок — раз, второй. На лбу и груди Ника расцветают два красных цветка, на долю секунды он словно повисает в воздухе, а затем мышцы его слабеют, утрачивают способность бороться с земным притяжением. И он валится на пол, роняя ставший уже бесполезным пистолет.