Джон Рикардс - Уинтер-Энд

Я прохожу в столовую. Она, как и примыкающая к ней маленькая кладовка, пуста, однако следы человеческого присутствия наблюдаются и здесь. На коврике у задней двери стоит пара грязных ботинок.

Я возвращаюсь в гостиную, собираясь осмотреть спальни, и вдруг слышу голос:

— Какую только рыбу не выловишь в этих водах, если наберешься терпения.

Николас. В голосе ощущается скрипучий металлический оттенок, а исходит он, похоже, из дальнего угла гостиной. Скорее всего, из громкоговорителя.

— Привет, Николас, — говорю я. — Или мне следует называть тебя Мэтью?

— Ты наконец-то докопался до истины, братец. А я все гадал, сколько времени у тебя это займет.

Дрожь, не имеющая никакого отношения к моей промокшей от дождя одежде, пробирает меня, когда я наконец всматриваюсь в приколотые к стенам бумажки. В фотографии, газетные вырезки, отпечатанные и написанные от руки заметки. Черно-белая фотография из ежегодника моей школы соседствует со статьей о бейсболе, вырезанной из газеты моего университета. Под ней — фотография, сделанная на церемонии вручения дипломов. Затем вереница вырезок из местных газет — статьи, посвященные делам, над которыми я работал в Бюро. Между ними пара нечетких фотографий, сделанных в пору моей работы в ФБР. А над всем этим — распечатки веб-сайта «Робин Гаррет и помощники». На стенах отображена почти вся моя жизнь, ставшая объектом маниакального внимания. Я сглатываю слюну, стараясь хоть как-то увлажнить пересохшее горло. Ощущение у меня такое, точно мое прошлое превратилось в экспонат под стеклом музейной витрины.

— Как ты узнал о моем приходе? — спрашиваю я.

Сухой смешок.

— Улыбнись, братец. За тобой наблюдает скрытая камера.

Я приглядываюсь к тому, что принял за телевизор — на самом деле это монитор системы видеонаблюдения, вплотную к которому стоит телефонный аппарат. Рядом с динамиком телефона светится красная лампочка. Из этого-то динамика и доносится голос Ника. На экране виден мой стоящий под дождем «корвет». Должно быть, Ник, обнаружив, что я приближаюсь к дому, набрал номер телефона коттеджа на своем сотовом и ждал, когда я осмотрю его гнездышко и обнаружу историю своей жизни, развешанную по стенам на манер охотничьих трофеев.

Оторвав взгляд от экрана, я замечаю две цветные фотографии, образующие сердцевину сооруженного Ником фотомонтажа. Первая — крупный план надгробий моих родителей. На второй видна группка одетых в черное людей, большинство из них смотрит в сторону от объектива. Священник, тоже в черном, читает что-то из переплетенной в кожу книжки, которую держит в руке. А рядом с ним стою я, сцепив ладони и глядя на два одинаковых гроба с единственным венком на каждом.

— Ты, может быть, и сын моего отца, Мэтью, — говорю я, глядя на эти фотографии, — но мне ты отнюдь не брат.

И тут я слышу за спиной не то шелест, с которым открывается ведущая к спальням дверь, не то шорох шагов по ковру.

Я резко поворачиваюсь, но кулак Ника врезается в мою челюсть. Я чувствую, как во рту моем подаются два зуба, а сам рот наполняется кровью, и, отлетев к стене, врезаюсь в нее спиной. И, прежде чем я успеваю ответить на удар, Ник бьет меня в солнечное сплетение, и я, задохнувшись, кулем оседаю на пол.

— Я мог убить тебя и раньше, Алекс, — говорит он и всаживает мне в ребра носок своего ботинка. — Когда ты вылезал в Майами из обломков машины, я подумал: не прикончить ли и этого?

— Почему же не прикончил? — хриплю я, ощущая, как по моему подбородку стекает кровь. Признание Ника в том, что это он убил моих родителей, вкупе со сделанными на их похоронах фотографиями, вызывают в моей душе боль и гнев. Пистолет непонятным образом так и остался в моей руке, однако у меня нет сил даже на то, чтобы приподнять его.

— Я решил побольше выяснить о тебе — о брате, которого никогда не знал и который проживал жизнь, по праву принадлежавшую мне.

— Я не убивал твою мать, — говорю я. — Я даже не знал о ее существовании.

— Грехи отцов, Алекс, — отвечает он и снова пытается врезать мне ногой по ребрам, но я машинально подтягиваю колени к груди, и удар приходится по голени.

— Ты не должен был убивать отца, сукин сын!

— Возможно, однако в то время мне не удалось придумать приемлемую альтернативу. Кроме того, со всеми остальными я к тому времени уже поквитался. Только Валленса и оставил, решил, что он сможет пригодиться мне, когда я соображу, что делать с тобой.

Он поворачивается, отходит к своей настенной выставке. Я замечаю торчащую из-за часов на камине рукоять пистолета, до которого ему — оттуда, где он сейчас стоит, — ничего не стоит дотянуться.