Игорь Фёдоров - Волк

— Шестеро, — возразил лопоухий, — в «Ауди» тоже двое сидело.

— Блин! — воскликнул я, смеясь и морщась от боли одновременно, — Ты когда успел всех нас пересчитать?

— Да, — самодовольно улыбнулся лопоухий, — я такой.

И слегка пошатываясь, он подошел ко мне и протянул руку:

— Павел.

По утрам я ходил с дядей в наш лес. Не в смысле — наш местный, тутошний. В смысле — наш с дядей. Подальше от лесных дорог и тропинок. Подальше от охотников и браконьеров, хотя эти ребята, как раз, есть везде. Грибники тоже являются составляющей этой группы. Они, как и мы, выходят на промысел ни свет, ни заря, когда лучи еще неподнявшегося солнца освещают округу ровно на столько, чтобы человек не нарвался на острую ветку или не споткнуться об неудачно расположившийся пенек. Встречающиеся односельчане почтительно кланяются с нами и спешат отойти подальше. То есть, совсем скрыться с глаз. Самые суеверные просыпаются раньше всех.

— Это они стараются не мешать нам, помогать им, — тактично объясняет дядя их страх перед колдуном и его наследником, — для них же стараемся.

На дяди не было ни плаща с капюшоном и серебристыми звездами из фольги, ни остроконечной шляпы. В руках он не держал магического посоха. Он был одет в брезентовый костюм цвета хаки, на голове бейсболка, за спиной небольшой рюкзачок для трав, ягод и термоса с чаем. В таком виде он больше походил на туриста, чем на уважающего себя колдуна. По крайней мере, в моем детском понимании. Стоит ли говорить, что уборку в доме мы делали сами, без помощи поющих зверей.

Мы не спеша продвигаемся вглубь леса, к нашей поляне. По пути дядя молчит и лишь изредка комментирует те или иные события, проходящие вокруг. Вот где-то раздался выстрел, звук эхом пронесся по лесу. Дядя прислушается и говорит, качая головой:

— Степаныч косого подстрелил. Башку ему снес, паскудник.

Или иной раз, глядя на землю, покрытую травой и с осыпавшейся хвоей, увидав незначительную вмятину, воскликнет:

— Миша проходил. Надоело самому еду добывать, вот — к людям подбирается, — дядя тревожно смотрит в сторону поселка, словно видит его за стеной сосен — как бы он на наших курей не позарился. Надо будет Васильева предупредить, пусть готовым будет. Эдакой паскудник.

— Кто паскудник? — вклиниваюсь я в дядины размышления. Нравится мне, когда он ругается.

— Оба, — выносит свой вердикт дядя.

А иной раз не можем нашу поляну найти. Даже я, шестилетний несмышленыш, с закрытыми глазами мимо не пройду. А тут ходим-ходим, нет ее. Будто кто скатал полянку в рулон, как ковер с цветным узором, да ночью на плече уволок в другое место. Чтобы то место красивее было.

— Леший по кругу водит, — ворчит сердито дядя, — поиграть вздумал, плешивый паскудник.

Где-то слышится задорный смех.

— Скучно ему стало. Видишь, Серега, сосна примечательная. Второй раз идем мимо нее.

И я смотрю на сосны, пытаясь определить, какая из этих совершенно одинаковых сосен, ну уж самая примечательная.

— Та, у которой верхушка опалена? — строю я догадки.

— Не-а, — радуется дядя.

— Переломленная пополам? — продолжаю говорить то, чего не вижу.

— Мимо, — а в глазах озорные огоньки искрятся.

— Самая большая, самая маленькая, густая, голая, которую не видно, — тыкаю наугад пальцем и детская злость берет меня.

— Вон та, — показывает дядя прямо в скопище сосен, — ну вон же, на которой ворон сидит.

И как зайдется хохотом, сразу молодея лет на тридцать. Будто не пожилой почтенный колдун передо мной стоит, а подросток, решивший похулиганить. Дядин хохот долетает до Степаныча и его бедного зайца. Испуганный ворон слетает со своей примечательной сосны и растворяется среди обыкновенных. Я тоже смеюсь. Наконец дядя успокаивается и кричит во все горло:

— Хорош озорничать, старый! Показывай путь! После наиграемся! — и, глядя куда-то вдаль, бормочет тихо, — Да вон же она.

И мы выходим на поляну.

Залитая утренним теплым солнцем, сверкающая чистой прозрачной росой на листьях полевых цветов. В окружении трепещущих осин, собравшихся в отдельные группы, высоких кедров, верхушками стремящихся ввысь и примечательных сосен, своим количеством превосходящих другие деревья. На середине поляны стоит береза, как бы обозначая центр. И синее бесконечное небо над головой. Такое огромное и мудрое, что, кажется — не видит оно тебя, такого маленького, но знает о тебе все, и даже то, что ты его видишь, но не знаешь о нем ровным счетом ничего. Бледная луна покорно растворяется в синеве, среди небольших безымянных облачков. Уже знакомый нам ворон молча пролетает над нами, делая полукруг над поляной, как ловко запущенный черный бумеранг. И почти полная тишина. Только легкий ветер любовно ласкает верхушки деревьев и осторожно подталкивает облака, чтобы те не стояли на месте без дела, а добросовестно выполняли свою работу.