Игорь Фёдоров - Волк

— А зачем завлекают?

— А кто же этих женщин поймет? Особенно хвостатых, — отмахивается дядя, — вот в следующий раз приснятся — спроси.

Какое-то время мы сидим молча, пьем чай, думаем о чем-то своем. Я — о русалках. Вдруг дядя, что-то вспомнив, резко поднимается со стула и идет в свою комнату. Выходит оттуда, держа в руках длинную коробочку. Коробочка светло-коричневого цвета, покрытая лаком. На ней изображена молодая пара — красна девица с коромыслом и ведрами полными воды и парень, видимо рассказывающий свежий анекдот. Причем парень не спешит помогать девушке. Оно и понятно — не мужское это дело, тяжести таскать. Уж лучше поддержать морально.

Дядя осторожно ставит коробочку на стол, открывает ее, достает оттуда нож. Самый обыкновенный нож, без лишнего изыска. Никаких разноцветных камней на рукоятке, ни настоящих, ни искусственных. Обмотана рукоятка черной кожаным шнуром, чтобы руки не скользили. Лезвие без желобка, обоюдоострое, немного искривленное. Обыкновенный такой, простой ножик. Ручная работа. Разве что — очень старый. Сразу видится печать времени, как на всех старинных вещах, прошедшие через два-три века.

— Вот, Серега, смотри, — начал он с воодушевлением, — какая вещь интересная.

Я молчу, вопросительно смотрю на дядю.

— Выковал ее давным-давно наш с тобой предок. Звали его… — дядя посмотрел на потолок, мучительно вспоминая имя, — звали его.… Да и неважно, как его звали, но человек, видимо, был хороший. Сам выковал, сам и заговорил.

Дядя опять уставился в пустоту:

— Как же его звали-то…

Минуты две я наблюдал, как дядя находится в прострации.

— И что этим ножиком делают? — оборвал я нить его мучительных воспоминаний.

— Да нет, Серега, — очнулся дядя и серьезно посмотрел на меня, — рано еще тебе знать. Пока имя не вспомню, не стоит. Уж больно опасная вещь. Да и зима сейчас холодная, без одежды замерзнешь, прыжка не успеешь сделать. Летом расскажу, когда потеплеет малость. Школу как раз закончишь. Поумнеешь от полученных знаний. Да и спать уже пора.

Дядя аккуратно положил нож обратно в коробку и ушел к себе в комнату.

Честно говоря, я абсолютно ничего не понял из сказанного. Причем тут нож и моя одежда? Да и что может эта «уж больно опасная вещь»? Может хлеб режет, не оставляя крошек, улыбнулся я. Пожал плечами. Ладно, подождем лета.

Я подошел к окну, долго и заворожено смотрел на падающий снег. Он летел беззвучно, осторожно опускаясь на белую землю. Ветер утих, калитка перестала хлопать, а деревья раскачиваться. По селу разлилась ночная тишина. Волшебная, таинственная. Будто ангел летит над нашим селом и природа не осмеливается мешать его полету. По нашему двору, напрямую по заснеженным грядкам, проскакала небольшая длинноухая фигурка.

Заяц-провокатор, подумал я. Друг Степаныча. Эдакий паскудник.

Некоторые люди сходят с ума. Печально, но ничего нельзя с этим поделать.

Степаныч начал сходить с ума давно и делал это постоянно.

Еще в безоблачном детстве он находил забавным кидать пойманных рыбешек об бетонное перекрытие запруды, разрушать муравейники и кидать червяков (они же дождевые!) в огонь. Но это можно было списать на возраст, когда нормальные игры для мальчишек скучны и неинтересны.

Первые серьезные заскоки начались у Эдуарда Степановича в годы его председательства. Уже тогда, слушая его пламенные речи о враждебных элементах и недобитой контре, многие заметили, что Степаныч родился с опозданием лет так на пятьдесят. А желание вернуть кровавый террор, и это — в годы перестройки, послужило поводом о снятии его с руководящей должности.

Обидевшись сразу на всех, Степаныч увлекся охотой. Вот тут-то и проявилось его безумие во всей красе. Все туши зверей представляли из себя раскуроченные куски мяса. Павловна, скупавшая у охотников добычу, долго смотрела на этот ужас, принесенный довольным Степанычем.

— По крайней мере, они не мучились, — тихо сказала она.

Отказ Павловны приобретать у него мясо, нисколько не смутило Егорыча. Он даже не обиделся. Сидя зимними вечерами возле печки, слушая треск горящих поленьев, он боялся, что однажды захочет убить человека. Ладно еще мужика какого, не страшно. Ну, или не так страшно, как убить беременную женщину, или ребенка. Вот этого он бы себе ни когда не простил бы. Но и неконтролируемую спонтанную ярость не укротить. На то она и неконтролируемая, и к тому же — спонтанная. Но теперь все решилось. Безропотные звери несли себя в жертву ради безопасности людей. Кровавый террор повернулся к лесу.