Игорь Фёдоров - Волк

Он замер и выставил перед собой ствол, прислушиваясь ко всем, еле-еле различимым для него, звукам.

Кто-то опять пролетел мимо. Раздался выстрел. Лес на мгновенье осветился, как от фотовспышки, и пропал в темноте. Сзади хрустнула ветка, Тимофеев повернулся и спустил курок. Он уже ничего не видел, кроме мельтешащих белых пятен. Где-то рядом раздался волчий вой, протяжный и жуткий. Тимофеев разрядил всю обойму, посылая пули в лес вместе с проклятиями.

Эхо выстрелов растаяло в дали и Тимофеев замер, часто дыша. В воздухе чувствовался запах пороха. Бесполезный ствол выпал у него из рук.

И тут из темноты вышел зверь.

Тимофеев не слышал, как мягкие лапы наступали на хвою, как жалобно хрустели мелкие ветки. Не слышал, но видел. Волк подходил все ближе и ближе, становясь все более различимым за чехардой скачущих пятен. Но вот светопреставление угасало. Глаз видел лучше. Перед ним возникла волчья морда. Но на этот раз это был не тот статный серый красавец, что лишил его глаза. Шерсть этого зверя была старой и потертой, как заношенная шуба. Через проплешин виднелась розовая кожа. Такого урода Тимофеев не встречал даже в ночных кошмарах. Глаза без век, пасть без губ, будто молью — объеденные уши. Слюна, текущая между зубов. Словно гниющий труп животного вернулся к жизни и пришел с последним вопросом. И только взгляд оставался человеческими. В зубах волк держал какую-то вещь.

Тимофеев закричал и начал пятиться назад. Волк подскочил к нему и ударил лапой по ногам. Потом наступил лежащему Тимофееву на грудь и открыл пасть. Что-то упало на Тимофеева. Это были меховые наручники.

Наверно, следственному отделу было, над чем подумать. Еще недавно старушка зарезала трех женщин. А теперь какой-то маньяк проник в загородный дом мэра, убил сторожа, охранника и, самое главное, сына мэра. После чего явился в полицию в наручниках из секс-шопа.

— Пришел с повинной, — сказал одноглазый человек дежурному.

— С повинной в наручниках обычно не приходят, — заметил тот.

Человек улыбнулся:

— Так я же — псих.

— Но он ни слова не сказал о волке, — поведала Аля после суда, — косил под дурачка, говорил о ненависти к власть имущим.

Следователь имел со мной длительную беседу, как-никак мы с Тимофеевым были земляками, но на суде я не был заявлен как свидетель. Тем более, что на месте преступления меня, якобы, не было. Запись с видеокамер была стерта Тимофеевым, на случай успешного завершения дела. А вот Аля пришлось долго смотреть на убийцу ее жениха.

— А кто бы ему поверил? — вслух подумал я.

— Скорее всего, он просто устал от такой жизни и сказочных персонажей в наших лицах. Хочет, чтобы все побыстрей закончилось.

— Раскаялся?

— За Василия с детьми — да. За все про все получил 25 лет.

— Неужели все закончилось?

Мы сидели у меня на кухне. Перед нами стояли чашки, полные остывшим чаем.

— Не знаю, как теперь жить без Паши, — шмыгнула носом Аля, — забрала вещи, уехала к маме. Хотя мне предлагали остаться.

Я вспомнил слова Саныча.

— А если бы ты умерла, чтобы ты пожелала Пахе?

Аля махнула рукой.

— Вот только не надо меня лечить, все эти уловки я знаю.

Я выжидающе молчал, давая понять, что жду ответа. Аля вздохнула.

— Наверное, чтобы он жил дальше и радовался жизни.

— Если твоя версия насчет уходящих верна, то Паха с нами будет до сорока дней?

— Вряд ли он выйдет на связь, я пробовала. У них другие заботы. А после сорока дней он перестанет быть Пахой.

Я попробовал сам догадаться, что это значит, но нечего не вышло.

— Представь каплю, летящую с неба в океан.

Я представил, это было нетрудно.

— В данный момент она живет как капля, думает как капля. Но попав в океан, она перестает быть каплей. Становиться частью океана и самим океаном. Вот этот полет и есть сорок дней. А потом и Паша, и Марина, и Васька-комбайнер, и твои родители, все становятся одним целым. А там имена уже не нужны.

А вот представить эту картину было уже сложнее.

Она пожала плечами:

— По крайней мере, мы так видим тот мир. На истинность не претендуем.

За все время, что прошло после той ночи, я ни разу не спросил у Али, как был убит Паха. Ясно было одно — его смерть видела черепаха в аквариуме. Эту же черепаху, как образ, Паха видел в своем видении, когда мы ехали в поселок на разборки. В гробу он лежал красивый и спокойный, будто спал, и мне этой информации вполне хватало. Я, в свою очередь, не рассказал, как я, пребывая в не понять каком состоянии, накинул на себя шкуру волка, как она облегала мое тело, а ее края срослись между собой без швов. Как изменялись зубы, кости, кожа и ногти. Какую бы испытал боль, если бы не был сгустком энергии, которая действовала, как обезболивающее. Но какое было качество шкуры, такой и результат. Мало того, что не оборот, а превращение, было далеко неприятным делом. Взглянув на себя в зеркало, висевшее на стене гаража, я пришел в ужас от самого себя. Будто вылез из враждебного, для каждого верующего человека, мира. И не удивительно, что Тимофеев сам вызвался сдаться полиции, лишь бы я ушел обратно в ночную тень. А как он орал от страха, до сих пор отдается эхом в голове.