Антуан д'Эстет - Flamma

Догадаться, о чем говорит епископ, было не сложно; тем более что сказанное пришлось очень кстати, напомнив Люциусу об изначальной цели его визита.

— Свет… — с оттенком легкого презрения протянул он, медленно отворачиваясь от окна и упирая свой пронзительный взгляд прямо в лицо собеседника. — Свет опустился до того, что распускает обо мне довольно таки нелицеприятные слухи.

Епископ отвел глаза.

— И правда, — пробормотал он. — Сегодня утром герцог Бэкингем рассказал мне об этом. Но…

— Поэтому я и не хочу появляться в свете, — быстро сказал архидьякон, так легко выяснив имя своего придворного врага и не будучи заинтересованным в дальнейшем развитии этой темы. — Однако, — добавил он, задумчиво касаясь пальцем подбородка, — показаться народу, сейчас (как вы и сказали) было бы не лишним.

Епископ, на мгновение, разочаровавшись отказу Люциуса выйти в свет, при этих словах встрепенулся.

— В Соборе, — продолжал тем временем архидьякон, искоса посматривая на прелата, — я не раз слышал упоминания о некоей труппе бродячих актеров. — Он сделал паузу, с удовольствием отмечая нетерпение собеседника. — Давайте посетим их представление.

Уговаривать епископа было бы занятием определенно излишним.

— Итак, решено? — сразу поспешил уточнить он. — Мы отправляемся в театр?

— Именно, — улыбнувшись, подтвердил архидьякон. — Но… пожалуй, отложим сие мероприятие на следующую неделю.

Подобная оговорка немало удивила прелата.

— К чему такая отсрочка? — спросил он весьма озадаченно.

Люциус снова повернулся к окну.

— Мне нужно вернуть еще один визит, — глухо проговорил он, устремляя взор куда-то вдаль — на серый, похожий на дым от сильного пожара, туман, неуклонно надвигавшийся на предзакатные улицы Лондона.

Как ни странно, отыскать «Отверженных», даже в таком большом городе как Лондон, не составило особого труда. Памятуя о последнем разговоре с Филиппом, закутанный в длинный плащ архидьякон, начал поиски сектантов с Пудинг-лейн; и почти сразу добился успеха. Первый же встречный, коим оказался молодой человек в одежде конюха, в ответ на не вполне обычный вопрос: «о каких-либо странных сходках неподалеку», сообщил ему, что подобные собрания не редки на постоялом дворе «Стар Инн», чья конюшня выходит на эту, — а основной вход на другую, — сторону переулка.

Однако, несмотря на довольно таки подробные указания, Люциусу требовался провожатый в этом мало знакомом ему районе города. И с просьбой оказать ему услугу такого рода он обратился все к тому же молодому груму, но… в ответ услышал слова, заставившие его призадуматься о перипетиях человеческих судеб и ничтожно малом расстоянии эти судьбы разделяющем.

— Прошу извинить меня, сударь, — вежливо отказал конюх архидьякону и, не спуская взволнованных глаз с дома напротив, добавил (или вернее помыслил вслух) собственно то, что так поразило Люциуса: — В это время мисс Жанна Обклэр обычно возвращается с рынка.

— Обклэр?! — сорвалось с губ архидьякона удивленное восклицание.

— Д-да, — протянул молодой человек, столь же удивленно посмотрев на Люциуса; но видимо вспомнив, что это имя (на ряду с именами трех других жертв неизвестного убийцы) сейчас на слуху у всего Лондона, успокоился и вновь перевел взгляд на добротное здание с обильно чадящим дымоходом и деревянной табличкой: «Хлебопекарни Томаса Фаринера».

Вдруг молодой человек затрепетал и весь как будто осунулся: на дальнем конце улицы показалась запряженная мулом телега, а рядом с погонявшим ленивое животное слугой, гордо шагала юная красавица, на премилой головке которой красовался не менее миловидный чепчик служанки из хорошего дома.

«И в самом деле», — подумал Люциус, пряча лицо в тени капюшона, — «она».

Но даже если бы он и не узнал в девушке свою влюбленную прихожанку, по реакции конюха было не сложно догадаться, что это именно та кого они дожидались. С каждым шагом приближающим ее к воротам хлебопекарни, отражаемое в глазах молодого человека чувство, стремительно сменялось другим: трепетное волнение, мимолетная радость, давящее страдание, нечто подобное умилению и вновь страдание чередуемое радостью. С какой-то сверхъестественной чуткостью улавливал архидьякон все оттенки этих чувственных метаморфоз; и с тяжелым сердцем осознавая всю глубину наблюдаемых им переживаний, сам ощущал неимоверную муку… боль… от того, что знал кого! любит эта женщина.