Антуан д'Эстет - Flamma

«А судя по тому, как старательно она прячет глаза и как мило краснеет от испытываемого ею чувства ложного стыда — в этот раз она пришла по той же причине», — подумал архидьякон.

И, скоро убедившись в правильности своего предположения, произнес:

— Любовь свою лучше поверить родственнику… или же вовсе тому, кого любите.

Впрочем, он сказал так лишь потому, что мысли его были заняты собственными проблемами; но, тут же, был наказан за свое безразличие поистине ошеломляющей реакцией девушки.

— Моего единственного родственника не так давно выловили из реки, — неожиданно жестко и с каким-то пренебрежительным оттенком в голосе отозвалась она; и, не обращая внимания на то, как Люциус содрогнулся от возможно неосознанного, но столь явного и грубого намека на смерть Обклэра, совсем другим тоном и с абсолютно противоположным чувством добавила: — А тот, кого я люблю — Вы!

Сделав такое признание, девушка видимо испугалась собственной смелости и бросилась прочь от экипажа архидьякона. В свою очередь Люциус, пред мысленным взором которого возникли новые (и такие разные) обстоятельства, оказался в полном замешательстве; а так как эти обстоятельства могли сказаться на предстоящей (к тому же, тщательно им продуманной) беседе с епископом — намеревался отложить запланированную поездку.

Однако в тот самый момент, когда Люциус еще только обдумывал свое решение, кучер, убедившийся в том, что архидьякон находится в карете и долгое время не слыхавший от него никаких новых приказаний, уже подстегнул лошадей, и экипаж, увлекаемый бодрой рысцой пары першеронов, двинулся в сторону епископского дворца.

***

В епископском дворце, как впрочем, и во всем, что имело отношение к нынешнему епископу Лондона, сквозила его неуемная страсть к роскоши и яркому свету. Большие окна; белоснежные, как в Уайтхолле, стены; просторные помещения, уставленные множеством золотых канделябров, и хрусталь подвешенных под сводами дворца люстр: ослепляли всякого, кто входил сюда с улиц, туманом или серыми тучами, лишенных солнца. А теплые тона деревянных перил и дверей, украшенных оригинальной резьбой и необычайно приятных для рук, говорили о радушном гостеприимстве этой светлой обители. Архидьякон же, как никто другой мог рассчитывать на гостеприимство ее хозяина. Но слуги епископа, которым Люциус был хорошо знаком, почему-то встретили его с заметным холодком и неприязнью.

Весьма сдержанным оказалось и приветствие самого епископа; из-за чего начало разговора двух друзей получилось на редкость сухим и безынтересным. А вскоре их беседа, состоявшая из ничего незначащих общих фраз, и вовсе угасла.

В гостиной епископского дворца повисло долгое и тягостное для обоих священников молчание.

— Около месяца назад, — наконец тихо заговорил епископ, сознавая, что роль хозяина налагает на него некоторые обязательства по отношению к гостю, — когда весь город обсуждал убийство барона Анкепа, возвратившийся в Лондон король спросил меня: «Вы уверены в невиновности господина Флама?», — и я ответил: «Да, ваше величество, — уверен!». — Прелат метнул на архидьякона быстрый взгляд. — И хоть голос мой тогда был тверд, в душе я все-таки позволил себе усомниться.

Люциус слушал епископа, не поднимая головы, и не заметил его взгляда; тот продолжал:

— Смерть Маркоса Обклэра (как ни стыдно этого признавать) успокоила меня, но… — епископ вздохнул, — погибли еще двое: твой! пациент, — он снова испытующе посмотрел на Люциуса, — и твой! друг… Скин и Вимер… Они были тво…

На этот раз архидьякон не дал прелату закончить. Улучив возможность защитить себя и при этом не соврать, он поспешил ею воспользоваться и прервал епископа (несправедливость слов которого, к тому же, придала ответу Люциуса необходимые эмоции) на полуслове.

— Я не убивал этих людей! — вздымая на собеседника подернутый пеленой боли взор и дрожа от негодования, чётко произнес он.

И епископ не мог не поверить пылавшим такой искренностью глазам архидьякона.

— Но… — почувствовав себя виноватым перед Люциусом и желая объяснить ему причину своих подозрений, пробормотал он. — Трое из четырех жертв, так или иначе, были…

— Все! — вновь перебивая епископа, поправил архидьякон.

На лице прелата отразилось недоумение.

— Все четверо, так или иначе, были со мною связаны, — горько усмехнувшись, пояснил Люциус; и, видя, что епископ все равно ничего не понимает, поведал ему о недавнем признании молодой девушки и… о её родстве с Обклэром.