Евгений Сафронов - Экспедиция. Бабушки офлайн

— Слава Богу! — эхом отозвался Лешка. Он подумал о своей семилетней дочери Свете, и ему до смерти захотелось увидеть ее и обнять.

— Пойдемте, а? — робко предложила Оля. — Устали вы, баб Кать…

— Устала, — согласилась старушка. — Но я вас без обеда не отпущу. Ко мне идемте. Такое дело для меня сотворили — ввек мне с вами не расплатиться! Ввек не расплатиться…

***

— Ну вот, кушайте, чем богата… И ты, дочка, садись! — говорила баба Катя. Щеголева помогала ей накрывать на стол, Будов резал хлеб, Лешка устанавливал видеокамеру и проверял диктофон.

Стариков наблюдал краем глаза за Арсеньевой и всё никак не мог привыкнуть к разительной перемене, произошедшей за какие-то сутки. Вчера с ними разговаривал совсем другой человек — даже светло-синий цвет ее глаз приобрел серые и туманные оттенки.

«И я, наверное, становлюсь немного другим, когда снова встречаюсь с теми же информантами. И ситуация, и настроение, и их тексты — всё другое. Всё то же самое и в то же время — иное. Удивительно!» — думал фольклорист во время поминального обеда.

— Я ведь давеча вам не рассказала, — призналась хозяйка избы. — Они ведь ко мне частенько приходят. Вот на днях: я стирала, потом на горóде чаво-то возилась и пришла — бухнулась и отрубилась. И вот стучится кто-то, громко так. Я вскочила спросонья, не разберу, где и как. Кричу: «Да входите, открыто!». А там — молчок. Я встала, постель прибираю, и снова: бум-бум! К двери подскочила, а там — они.

— Кто они? — спрашивает Лешка.

— Так Федька мой да вот Ванечка. Муж-то молодой — лет сорок ему на вид, еще волосá все черные, а Ванечке — годиков пять, верно. Но я его сразу признала.

— Это как сон, баб Кать? — чуть улыбается Щеголева, но после ответа рассказчицы Оля становится серьезнее серьезного.

— Какой же сон, дочка? Не-е, всё наяву. Вот вижу их, как вас сейчас. Муж ругается: «Что же не пускаешь-то нас? Стучимся-стучимся!» — «Как, — говорю, — не пускаю? Открыто всё!» — «Нет, закрыто!». А я уж потом допетрила: я ж зааминиваю всё на ночь-те, крещу и окна, и двери, и трубу печную. Вот они, покойники-то, и зайти не смеют. Ну что? Гляжу: Ванечка-то весь оборванный, мокренький, дрожит весь. «Что же ты за ребенком-то не следишь? — укоряю вроде его как. — Оборванный он у тебя какой!» — «Так мы в разных с ним местах, — вроде отвечает мне. — Он в другом месте». Ну и всё: пошли они от меня. Туда — по Мертвой улице. «Вы, — кричу, — еще ко мне приходите!». — «Нет, — отвечают. — Давай лучше ты к нам!». Вот. А я киваю, киваю им. Видно, скоро и я к ним пойду — уж отжила свое-то.

— Ну что вы такое говорите, баб Кать! — возражает с жаром Оленька. — Вы еще долго будете жить! Мы еще к вам в гости приедем — на следующее лето. А вы нас ждать будете!

— Ох ты, моя красавица! — разулыбалась Арсеньева. — Ну, ежели в гости приедете — то поживу еще маленько. Подожду вас…

После обеда Будов с Лешкой покопались в сарае и нашли несколько металлических прутьев и куски проволоки.

— Мы прямо сейчас сходим — доделаем оградку. Пусть как времянка смотреться будет, но хоть не растащат, — предлагает Петька.

— А крестик я уж сама потом сотворю, ребятёшки. В городе закажу. И ходить часто туда буду, на могилку: молиться за Ванечку, — обещает старушка.

Через полчаса они втроем снова стояли возле могилки Безымянного. Когда всё сделали, Будов предложил немного отдохнуть в березовой роще. Парни улеглись на мягкую траву, Оленька присела на пенек неподалеку.

— Ты скажи, Петька, как ты узнал про всё это? — задал Лешка давно вертевшийся на языке вопрос.

— Не знаю… — Будову явно не хотелось откровенничать. — Сам спрашиваю себя и — не могу сказать.

— Ну ты что: видел, что ли, саму могилу? Может, там и нет ничего — под койкой-то…

— Нет ничего? — Петька резко оторвал голову от травы и повернулся к лежавшему Старикову. — Тебе что — ящик этот сгнивший раскопать и кости показать?

— Да ладно брось, Петьк, это я так — интересно же…

— Интересно ему… Да заразился я, понимаешь ты, ученая башка? Дрянью какой-то от твоей Рядовой заразился!

— Почему от «моей»? — Стариков тоже привстал. — Вообще, такой дар — ну, там знахарство, колдовство — он просто так не дается. Им не заражаются. Ему обучают или передают — после смерти. Так говорят. В традиционной культуре.

— Говорят! В традиционной культуре! — передразнил Будов. — Строишь из себя знатока, — я ж тебе говорю: вижу я, не хочу, а вижу! Ты меня, черт, к ней потащил…

— Я? — Лешка поднялся на ноги и стал прохаживаться из стороны в сторону. — Петька, хватит уже выпендриваться — твои артистические штучки у меня уже вó где! Достало. Ты переигрываешь просто — вот и всё. Путаешь объект и субъект. Исследователь не должен так врастать в это во всё, понимаешь? Иначе это уже не наука и не экспедиция, а какая-то… ролевая игра, блин! Пионерский лагерь…