Евгений Сафронов - Экспедиция. Бабушки офлайн

Но у бабы Кати в затуманенных глазах — иное. По ним бегут и бегут струи нескончаемого дождя, уводящие в гипноз воспоминаний. Господи, ну как расскажешь этим мальчишкам и девчоночке в светлом платье про почерневшего на войне отца — ночного гостя, который на всю жизнь связался в ее детской голове с желтым кусочком сахара? Сахара с соринками — горько-сладкого воспоминания ее голодной молодости. Как передать им крики обгоревшей во время пожара родной сестры? Она кричала не от страха за себя, а от безумия боли за сгоревшего сыночка — ее трехлетнего племянника.

Как описать им, что она чувствовала, когда муж Феденька сколачивал из темных досок маленький ящичек — для их безымянного первенца? Он родился недоношенным, пожил несколько часов да помер. Бабка, мужнина мать, едва успела его окунуть — крестить по-домашнему. Нарекла его Ванечкой. А потом муж отнес ящик в поле и — зарыл. И не сказал даже, где оставил Ванечку, в каком именно месте, а она, дура, так до самой мужниной смерти и не спрашивала о том. Боялась разбередить себе сердце.

— Ты вот как ешь, крошки со скатерти смахивай себе в ладошку да в рот, да в рот. Это им всем, безымяненьким которые, — помин. С молитвой — и в рот, — учила ее свекровка, когда Катерина жаловалась, что Ванечка во сне ее замучил.

— Как примучил-то?

— Да вот вижу: церква. Белая вся такая, новая, будто как сруб такой свежий, — рассказывала ей Катеринка. — И ходит по церкви батюшка — весь строгий, в черном, как монах. И с собой мальчонку лет пяти за руку таскает. А у мальчонки — вроде как глаз нету.

— Это как так? — спрашивает бабка.

— Ну вроде как бельма одни. Белки — ни зрачков, ничего. И вот водит его кругами по церкви, а потом — раз, ко мне. Глядит на меня строго-строго и говорит мальчонке: «Иван Безымённый, сляпой! Вот она!» — и пальцем указует мне в лицо. А у мальчонки-те глаза ка-ак откроются!

— Го-осподи! — крестится свекровка. — Страсти-то какие! Это вот мы его окрестить-то в церкви не успели, чаво там — я окунула разок да Иваном нарекла… Это и не считается вроде как. Вот он у тебя безымённый, значит. И поминать его надо как безымённого: вот я тебя учила уж — крошки соберешь со скатерти и…

— Баб Кать! — слышится робкий Лешкин голос, доходящий до Арсеньевой будто из-за плотной занавески. — Я вот еще хотел спросить…

— Ох! Задумалась чё-то я, ребятёшки. Что-то вспомнилось мне… Так про что это я? Ага — кельи, значит. Ты знаешь, Леш, какую чуду я еще видала-те? Оё-ёй! Щас всё вам раскалякую!

И Арсеньева охотно рассказывает фольклористам о своем горе-ухажере Витьке и о том, как она в келье спела ему частушку, и как он ее вытянул вдоль хребтины ремнем, и, конечно, про русалку, которую она видала на княжухинском пруду.

Но думает она совсем-совсем о другом: всё встает перед глазами тот ящичек из темных досок. На дно его только и успели что кинуть какую-то дерюжку — ни подушечки, ни крестика не положили. И лег туда ее безымянный Ванечка, успевший подышать на вольном свете всего-то часочка полтора…

***

— Ты не заметил одной… странности? — спросил Будов Лешку на обратном пути в школу.

— Какой? — Стариков шел, помахивая штативом, одетым в чехол, и на лбу его буквально фосфорицировала надпись: «Счастье фольклориста!».

— Да вот как встали мы из-за стола-то, начали собираться, а баба Катя — раз! И все крошки после нас со скатерти смахнула — и себе в рот.

— Точно! — подтвердила Щеголева. — Я тоже краем глаза видела: она, по-моему, еще прошептала несколько слов — молитву, что ли?

— Нет, я не заметил. Но тут ничего странного: привычка, наверное. Голодало их поколение сильно. Может, и поверье какое… — пожал плечами Лешка.

— Ага… — задумчиво согласился Петька и уставился куда-то за горизонт; краснота в его глазах почти исчезла, остались лишь мелкие розоватые прожилки в уголках. — Возможно, и поверье…

Он помолчал, а потом резко остановился посередине улицы и повернулся в сторону баб Катиной избы. Жердина от колодца-журавля все еще маячила за заборами и огородами.

— Я, Лешка, еще разок к Арсеньевой схожу. Завтра с утра.

— Это зачем? — удивился Стариков.

— Мне надо… Мы с ней на поле сходим, ей одно место показать нужно. Очень нужно, — Петька всё стоял и смотрел куда-то за село. — Я без этого просто уехать не смогу.

— Ну, ладно! — Лешка встревожился, но виду не подал («Опять Будов штучки свои начинает выкидывать!»). — Надо так надо. Сходим еще раз. У нас два полноценных дня в запасе осталось.