Эллен Грин - Лабиринты веры

Идя по лужайке, он мысленно составлял список предстоящих дел. Получить информацию по Россу Сондерсу, Мари Сондерс и Анаис. Съездить в Честнат-Хилл и своими глазами взглянуть на дом Оуэнсов. Поговорить с соседями.

Неожиданно Рассел остановился. Почему он давно не додумался до этого? Вбежав в дом и заперев дверь за собой, он схватил телефон и быстро набрал номер.

– Чарли? Это Рассел. Сделай одолжение. – Чарли Уокер служил лейтенантом в районном отделе полиции Хаддон-Тауншип.

– Говори.

– Я ищу материалы по младенцу, которого подбросили в католическую церковь Христа Спасителя в Вестмонте в январе тысяча девятьсот девяносто третьего. Можешь найти что-нибудь?

– В девяносто третьем? В январе?

– Младенец женского пола был найден в приходской церкви прямо перед мессой. В январе девяносто третьего. Позвони мне завтра на работу, если найдешь что-нибудь, ладно?

– Договорились. Но я тогда уже служил здесь, и у меня эта история никак не откликнулась. Я бы запомнил младенца в церкви.

– Ну если найдешь что-нибудь, дай знать. Только не пересылай по факсу. Я сам заберу. И, пожалуйста, никому об этом не говори.

– Понял.

Рассел тяжело опустился на стул. Ему стоило огромного труда не броситься со всех ног к Аве и не поговорить с ней о расследовании. Он представлял, как сидел бы с ней на террасе, делился бы с ней мыслями, слушал бы ее говор, который, несмотря на то что она выросла в Соединенных Штатах, сохранил слабый намек на акцент. Как вглядывался бы в эти странные, ясные зеленые глаза, любовался бы ее улыбкой. Он мысленно видел ее – волосы забраны назад, ворот белоснежной блузки слегка приоткрыт, грудь при каждом вздохе вздымается и опадает…

– Рассел, ты идешь в кровать? – Перед ним стояла Джульетт. Темно-русые волосы висели спутанными прядями.

– Да, – буркнул он.

Он сидел в последнем ряду церкви, чтобы остаться незаметным. Большинство его знакомых из окрестностей либо давно переехали, либо умерли, так что вероятность узнавания была мала. Церковь была погружена в полумрак, под сводами едва слышался тихий гул. Он мысленно перенесся в те годы, что ребенком провел здесь, в жизнь, которая контролировалась церковью. Его мать – она умерла, когда ему было шесть, – отличалась набожностью, и иногда он проводил в церкви шесть дней в неделю. Если не сидел на утренней мессе, или на воскресной, или не участвовал в собраниях Союза католической молодежи, не репетировал в хоре, то был в школе и, одетый в форму, полдня проводил вот на этой скамье и, склонив голову, повторял: «Дева Мария…»

Монахини в школе были жестокими. У него до сих пор виден шрам, оставшийся от того, когда его указательный палец зажали в парте. По костяшкам так часто били линейкой, что они стали нечувствительными. На его заднице не было шрамов от порки, но уж больно много ночей он не мог сидеть от боли. Он ничем не отличался от других. Однажды Лойяла – тот был неугомонным ребенком, всегда в движении – привязали к парте. У Билла монахиня костлявыми пальцами выдрала изо рта жвачку, а потом той же рукой влепила ему пощечину. Унижение, через которое они проходили, стало частью их натуры, когда они выросли. Да, он боялся, что священники и монахини накажут его, но еще сильнее он боялся отца. Прийти домой и сказать, что его наказали, означало новые побои. А дома били сильнее. Поэтому он ничего не рассказывал.

Конфирмация прошла, когда ему было восемь лет. Он, Лойял, Росс и Билл перед началом службы болтались в задней части церкви, охваченные нервным возбуждением. Отец Дженсон отругал их и стал осыпать оплеухами, пока их лица не покраснели, а в голове не зазвенело от боли. Их поставили в разные углы помещения, лицом к стене, и велели читать «Дева Мария». Билл, стоя в углу, хохотал и не мог остановиться; ему вторили хихиканьем из других углов. Их высекли ремнем, прямо перед службой. Он до сих пор видел смеющегося рыжеволосого Билла и его глаза, полные слез. Как после всего – долгих лет, проведенных в церкви, ежедневных месс, католической школы, детского хора, обязанностей служки – Билл мог стать священником, было выше его понимания. Это просто не укладывалось у него в голове.

Все началось в ночь после конфирмации. Они вчетвером стояли на углу Франкфорд и Аллеени. Над головами светили уличные фонари. Уже стемнело, но дома ни одного из них не хватились бы. Они приглушенными голосами делали свои признания. Потом тронулись с места и пошли. Все говорили быстро, перебивая друг друга и повторяясь. Тогда они впервые высказали вслух правду, которую все знали. Лицо Лойяла выражало что-то среднее между гневом и страхом. Билл печально свесил голову. Росс, стоик, делал вид, будто ему все равно, и рылся в карманах в поисках сигареты, украденной из отцовской пачки. Та ночь связала их навсегда, превратила в братство маленьких мальчишек. И до того, как разошлись по домам, они заключили пакт.