Зои Стейдж: Молочные зубы

– Я не могу, – прошептала она мужу, – да и ты тоже. Она просто пытается нами манипулировать, прощупывает почву. Беатрикс нас предупреждала.

Не исключено, что это был новый механизм манипуляций. Доктор и в самом деле говорила им, что Ханна захочет вернуться домой. Так поступают все дети, даже те, кто в семье подвергался самому жестокому обращению. Но она даже не предполагала, что девочка позвонит и скажет все, что им так хотелось услышать: «Мама, папа, я вас люблю. Простите». Причем произнесет вслух, восхитительным голоском с идеальным произношением.

Сюзетта молилась, чтобы Алекс не дрогнул.

Она прикрыла нижнюю часть телефона, чтобы Ханна не могла ничего услышать.

– älskling, я все понимаю. Школа творит чудеса: там нашей девочке действительно помогают.

От стыда у нее вспыхнуло все тело.

– Ей требуется больше времени, они ведь только начали ее лечить…

Пожалуйста, пусть у тебя хватит твердости. Она не могла сказать ему, как легко после первой недели стала отказываться от своего материнства. И была не в состоянии признаться – ни Алексу, ни Беатрикс, – какое испытала облегчение, перестав ощущать себя родительницей. Она чувствовала примерно то же, что человек, медленно снимающий с себя одежду и бросающий ее на пол. Сюзетта не могла опять напялить на себя костюм домохозяйки и боялась, что уже никогда не сможет этого сделать. Она опять покачала головой и прикрыла рукой рот, опасаясь выболтать свои непростительные мысли.

– Мама! Папа! Вы меня слышите?

Алекс схватил жену за руку и кивнул, будто соглашаясь с ее мыслями.

– Мы скоро с тобой увидимся, – сказал он.

Внутри у Сюзетты что-то взорвалось. Она вскочила и на негнущихся ногах отошла от стола.

– Не говори ей этого!

– Но почему?

– Мы не можем…

Алекс опять прикрыл микрофон.

– Если Ханна и дальше будет себя хорошо вести, они разрешат нам ее навещать. И, возможно, она действительно вернется домой раньше…

– Нет! – закричала она, прикрыла рукой нежную новую кожу на щеке и медленно от него попятилась. – После всего, через что я прошла: врачей, расковырявших мне все внутренности, дырки в животе, с которой я ходила целых четыре года, после того как потеряла всю юность, – меня изводит и клеймит горящей головешкой собственная дочь! Она же могла выбить мне глаз! Хватит! Я больше не могу! Я этого не заслужила! Мы имеем право на счастливую жизнь. Я имею право любить и быть любимой! И больше не позволю ей портить нам кровь!

Алекс сжал телефон в руке и направился к ней с видом человека, решившего укротить перепуганного зверя одной силой своего взгляда.

– Все хорошо…

– Нет, не хорошо! Моей собственной матери было глубоко наплевать, жива я или сдохла, но я выбрала жизнь и не допущу, чтобы дочь стала моей погибелью. Мы опять стали жить той жизнью, которой должны были. Алекс, прошу тебя, не отнимай у меня… у нас… жизнь…

– Хорошо… хорошо…

Он потянулся к ней и обнял. Сюзетта прижалась к нему всем телом и разрыдалась.

– Пап.

– Скажи ей, пусть идет… – с мольбой в голосе прошептала она.

Потом подняла на Алекса глаза, в тот самый момент, когда он слизнул скатившуюся по щеке слезу и поднял телефон.

– Мы здесь и очень тебя любим, – произнес он, – но ты должна остаться в школе…

– Нет! – завопила Ханна.

– Я знаю, ты очень скучаешь по дому, но добиваешься там замечательных успехов. Папа с мамой очень тобой гордятся.

– Пожалуйста, я больше не буду вести себя плохо, обещаю… – плакала она.

Сюзетта сильнее прижалась к нему, неизмеримо благодарная за то, что он решил закончить этот разговор. И это, конечно же, далось ему нелегко, ведь она знала, как ему хотелось услышать голос Ханны.

– Тебе пора спать, lilla gumman…

Сюзетта изумилась, как хорошо он играл роль отца, как знал назубок каждое слово невидимого сценария.

– Я хочу вернуться домой! Неужели вы по мне не соскучились? – спросила она, задыхаясь от рыданий.

Лицо Алекса неподвижно застыло, потом исказилось, и все его тело напряглось. Сюзетта ахнула, увидев, как муж сбросил с себя маску. Он столько лет так изумительно играл свою партию, и только теперь она поняла, в каком напряжении все это время пребывал, не снимая улыбки, отягощенной чувством вины.

– Я не могу… Что, если она опять причинит тебе вред? Я не могу…

Он сунул ей в руки телефон, подошел шаткой походкой к столу, рухнул на ближайший стул и всхлипнул. А потом, пристыженный, остался один на один со своим чувством вины, закрыл руками лицо и заплакал.