Илья Лавров - Черно-красная книга вокруг

Заманихин схватил книжку — не записную, не толстую дурацкую телефонную — он схватил своего «Мертвого фотографа». Ответ должен быть здесь! Сколько уже раз он ее перечитывал! Как она опротивела! Еще и неприятности приносит! Не чаял, что придется снова, и так скоро, ее открыть. Думал — только в старости, да и то, если не будет других, лучших книг… Черно-красную обложку нарисовал незнакомый Заманихину художник. Павла известили об этом самым последним, но он не спорил, обложка ему понравилась. Черно-красный цвет — это постоянный фон работы фотографа: при проявлении, при печатании фотографий в полной темноте используется красный фонарь. Но кто же знал, что символы цвета станут более значимыми. В черно-красную жизнь своего героя пришлось окунуться писателю. Черно-красным может быть только зло и обман. Заманихин попробовал ухватиться за мысль, что страницы у книги белые. И тут же — буквы-то на них чернее черного! Павел попытался не думать больше об этом. Символы — такая штука, что могут завести в непроглядные дебри любую мысль, а все равно будут одни домыслы.

Строча в свое время эту книгу, Заманихин старался всегда помнить, что Бог — это, прежде всего, совесть, и поэтому те немного литературные, но, казалось, такие нужные обращения главного героя к Господу — это взывание к своей совести. Бог-совесть мучил (или мучила) фотографа.

Он открыл книгу почти в самом конце, в том месте, где фотограф покидает Залупаевку, и прочитал:

«Если и можно было чем-то оправдать мою жажду жизни, то только одним: был еще один человек, которого я оставил — косвенно, конечно — в одиночестве, который слаб и немощен, которому требовалась моя помощь…»

Кто это? Человек «слаб и немощен». Отец? Мать? Они уже умерли. Ему ли, автору, не знать! Кто же это может быть? Придется перечитывать полностью из-за одного этого. Хорошо хоть есть еще время. Но тут его снова привлекла эта же самая цитата, а вернее всего два слова в ней, выделенных, будто специально, с двух сторон знаками тире. Он уже сомневался, есть ли в этой страшной книге хоть одно неправильное слово, хоть малая частица вымысла. Перед ним была книга вроде бы и написанная им самим, и даже больше — выдуманная им от первого до последнего слова, но на самом деле то, что он вообразил, оказалось действительностью. И страшно было даже пошевелиться. Но вот она, разгадка! Можно ли было теперь остановиться! «…человек, которого я оставил… в одиночестве…» — и между словами «оставил» и «в одиночестве» еще два слова, отделенных от других знаками тире: «косвенно, конечно».

Это мать Тани! Именно о ней думал фотограф. Именно Танина мама осталась одна, без чьей-либо помощи, после того, как дочь ее пропала. Осталась одна по вине фотографа, а «косвенно», потому что именно он был причиной гибели Тани. И совесть, совесть, Бог-совесть, не переставала мучить его.

Не задумываясь больше ни о чем, Заманихин сел к телефону и опять начал листать свою книжку — не телефонную — свою, черно-красную: где-то там даже был номер телефона. Вот он — 253-49-71. Когда-то Павел его просто придумал, проследив только за тем, чтобы не повторялись цифры — так он хотел подчеркнуть характер героини, а сам номер был нужен, чтобы показать, что герой спустя много лет по-прежнему помнит его, но сейчас Заманихин был уверен: нет здесь ничего случайного.

— Але, — ответил старческий голос.

— Здравствуйте. Это звонит человек, который хорошо знает Сергея Степанова и вашу дочь Таню.

— Мою дочь?.. Что с ней? Где она?

— Я могу это сказать только Сергею Степанову.

— Вы не туда попали. Здесь такие не живут, — голос вдруг обрел железную твердость.

— Не бросайте трубку! Послушайте! — закричал Заманихин. — Я друг. Я один могу помочь Степанову. Запишите мой номер, — он продиктовал его скороговоркой. — Меня зовут Павел. Пусть он мне срочно позвонит. Это важно…

Последняя фраза где-то там на линии столкнулась с короткими гудками, но Заманихин все равно ликовал. Старушка, несомненно, записала номер. Она молчала, когда он говорил, а значит, слушала. Он попал в точку, заинтриговав ее именем дочери. Жестоко, но что делать — Тане все равно ничем не поможешь. А так, если получится, то, может статься, удастся найти ее тело, и тогда мать хотя бы побывает на могиле дочери.

Теперь надо было только ждать. Заманихин чувствовал себя Шерлоком Холмсом и Эркюлем Пуаро. Он был уверен, что фотограф позвонит. Где же ему быть, как ни у матери Тани. Совесть привела его туда, и об этом, о замучившей совести, не догадается ни один человек, у которого ее нет. Вот почему бандиты не нашли фотографа до сих пор.