Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Часто возникала небольшая путаница — ответы на вопросы выглядели устаревшими и сбивали с толку. Они вспоминали, о чем писали, и понимали, что это другое — ранее посланное письмо, о котором едва не забыли. Поэтому Дашенька принялась составлять копии, к которым и прикрепляла ответы отца.

Несмотря за задержку, письма все же приходили значительно чаще, чем другим, а почтальон стал лучшим другом и приятелем. Хотя любили его так же, как и боялись — письма, как известно, бывали разными.

Послание, что они получили в ноябре месяце, было совсем не похожим на батюшку — лишь почерк подсказывал, кто является автором. Небольшое по содержанию, какое-то торопливое и непонятное. Отец вспоминал какого-то и просил поставить в церкви свечку за упокой души грешной. Принялись думать, кого имел в виду батюшка. Думали, как всегда долго, основательно и не могли вспомнить — имени в письме не было. Спросить или уточнить — невозможно, а просьба поставить свечку сквозила через все письмо. Еще там были слова про Ангела, который согрешил и плюнул в серное озеро.

Матушка в тот день более обычного молчала — стояла у окна и смотрела в темень. Она и прежде иногда стояла — глядела на мужа через леса и поля, однако на этот раз, вероятно, отправилась сама — улетела легкой тенью. Дашенька знала: в такие моменты мать лучше не отвлекать — не трогать и не спрашивать. Летать она еще не научилась, хотя и пыталась. Не выросли крылья — решала она и уходила в комнату трогать вещи батюшки. Они все еще издавали его запах — родной и приятный. Мать тоже иногда молча сидела, уткнувшись лицом в рубашку отца, при этом никогда не плакала. И дочери строго-настрого запретила. Дашенька поняла.

Свечку все же поставили, а в поминальной записке написали: «за упокой души грешной». Мать хотя и молилась, но, как показалось девушке, молилась за батюшку. В храм ходили не часто — раз в неделю. Власти неожиданно пошли на встречу — разрешили проводить службу и привезли дрова. Прежде немногочисленные прихожане приносили по полену, которое оставляли с тыльной стороны церкви, возле ограды.

Город опустел и состарился — пришла зима. Кругом лежал снег — его не убирали. Появились новые тропинки — по ним ходил народ — мрачные, закутанные призраки. Иногда проезжала машина — лезла на брюхе по снежной целине и крутила колесами. Случалось, машина ломалась или застревала. Ее откапывали, толкали. Затем машина куда-то уезжала, а народ расходился по своим делам. Вечерами сидели на кухне — Даша и матушка. Топили печь и смотрели на огонь — было тепло и даже уютно. Спали тут же на кухне, куда перенесли кровать, которую пришлось сначала разобрать, а потом собрать. Читали книжки, жечь — рука не поднималась, кто-то топил и книжками. Жгли все подряд, хотя и жечь было нечего — стол, да стулья. Водопровод еще работал — тоненькой струйкой бежала вода. Мылись тут же — ни о какой бане не могло быть и речи. Ставили на печь таз и грели воду, потом мылись — бережно и не спеша. Даша вспоминала лето, и как было хорошо. Когда мать поливала из ковша голову, тоже было хорошо, иногда она смеялась — беспричинно и даже глупо, вероятно, стеснялась матушки. Порой забывала, что сейчас война, а за окном снег и ветер — улыбалась. Появилась подружка — маленькая девочка, которая поселилась с отцом этажом ниже. Говорили: беженцы из Владимирской области. Разница в возрасте — не помеха, напротив Даша чувствовала некую ответственность и по возможности оберегала Клавдию. Она следовала за ней по пятам, часто без цели, как неразумный щенок. Светленькая головка, укутанная в платок, перевязанный на поясе какой-то веревочкой. Иногда Даша брала ее за руку, хотя идти вдвоем по узкой тропинке в снегу было непросто. И все равно она шла рядом, с каким-то упорством преодолевая сугробы и отказываясь шагать след в след, как это делали другие.

— Иди впереди или сзади, — говорила Даша, — снега нахватаешь, еще простудишься.

— Не простужусь, — отвечала Клавдия, боясь выпустить руку.

Вечером она вновь была тут как тут — в том же платке и пальтишке — стояла у двери и смотрела снизу вверх.

— Вы уже ужинали? — спрашивала она, — мы ужинали, ели капустный суп без капусты. Очень вкусно. Вы умеете готовить капустный суп? Если не умеете, я вас научу — это очень просто. Клавдия всякий раз что-нибудь с собой приносила — либо чистый лист бумаги, либо карандаш. Садилась за стол и рисовала, комментируя то, что она рисует — получалось забавно. Они же занимались своими делами и не обращали внимания.