Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

— Дарья Никитична, — раздается мужской голос, — кто там?

Старушку зовут Дарья Никитична.

— Я к вам, — говорит Виталий Борисович и тут же слышит.

— Не беспокойся, Саша, это ко мне.

Идут в комнату, садятся друг напротив друга и ждут. Она — объяснений, он — пока успокоится. Возможно, впервые за много лет товарищ Шумный волновался — не знал с чего начать.

— Вы здесь живете?

— Нет, приехала навестить дочь с мужем.

Совпадение! Она приехала, а он пришел именно сейчас.

— А прежде здесь жили?

— До войны жила вместе с родителями и братом отца… вы что-нибудь знаете?

— Он у вас военным был? — вопросом ответил Виталий Борисович, внимательно изучая старческое лицо.

— Молодой человек, тогда все были военными, кто-то добровольно, кто-то вынужденно. Война призвала всех…

— Отца забрали и отправили на фронт.

Дарья Никитична смотрит и пытается понять, кто он — сидящий напротив человек в форме. Что тут делает и зачем пришел?

— Он вам писал с фронта?

— Да, конечно, только писем у меня с собой нет, дома они.

— О чем?

— Как о чем? О войне.

Уже ближе и ужасно захотелось задать главный вопрос — он его терзал и вертелся на языке, сбивая с мысли. Однако Виталий Борисович понимает, что делать этого ни в коем случае нельзя. Спросить или подсказать должна она — Дарья Никитична.

— А еще о чем он писал? Постарайтесь вспомнить. Я понимаю, это глубоко лично и, тем не менее, очень для меня важно.

— Вы кто? — старушка, хотя и не выглядела взволнованной, но была явно заинтригована.

— Собираю материал, — вдруг соврал оперативник. Сказать, что он проводит расследование, означало напугать человека, оттолкнуть от себя, позволить ему замкнуться и испортить все дело. — Собираю материал, ничего более.

— О моем отце?

— И о вашем отце в том числе. Он где воевал?

— Об этом писать запрещалось, — подсказала старушка, — только между строк. А воевал он на севере, пулеметчиком был.

— Пулеметчиком, — повторил товарищ Шумный.

— Письма очень похожи друг на друга, как правило, в первой части одни вопросы — как у нас дела, все ли живы, здоровы, как питаемся, какая стоит погода. Затем несколько слов о себе, приветы знакомым, вот, по сути, и все.

— Не было ли среди писем какого-либо особого, которое произвело на вас сильное впечатление?

— Вы знаете, все они были особенными. Каждое письмо, слово, хотя постойте…

Дарья Никитична подняла голову, словно желала унестись в прошлое, за горизонт тех давних событий. Сухие, высохшие руки принялись теребить кофточку…

Письма приходили не так часто, как хотелось, а когда все же приходили, они с матерью понимали, что писали их давным-давно. Когда за окном лежал снег и дул сердитый северный ветер, у батюшки была еще осень. Он рассказывал, как много в лесу ягод, какие они сочные и вкусные. Как по небу один и за другим неровным клином летят караваны гусей, как они кричат высоко в небесах — взволнованные и возбужденные. Как свеж и прозрачен воздух, как по утрам на ветвях дрожит паутина.

Даша слушала и не могла поверить, что это действительно правда. Казалось, отец все это придумал — сочинил, чтобы их успокоить, потому что на войне не может быть ягод и гусей в небесах. Там должны быть взрывы, клубы дыма, танки, пушки, но никак не паутина. Откуда ей взяться? Она смотрела на мать и боялась спросить. А чтобы лишний раз убедиться, вновь перечитывала письмо уже самостоятельно, в одиночестве.

Гуси продолжали лететь, а паутина серебриться в лучах осеннего солнца и ни слова о войне. Иногда батюшка рисовал либо смешные рожицы, либо каких-то непонятных существ. Что они делали и чем занимались — загадка. Даша никогда не видела, чтобы прежде отец брал в руки карандаш. Почти все бумаги составляла дома матушка — у нее и почерк лучше и мысль она выражает более точно. А тут если и не произведение, так художество — еще одно откровение. Иногда отец шутил, а чтобы понять, что это шутка, в скобках писал: ха-ха-ха или хи-хи-хи. Случалось, что в некоторых письмах вообще не было ни слова о себе, только воспоминания о том, как они втроем куда-то ходили или просто сидели дома.

В такие моменты они с матерью принимались вспоминать детали того или иного события. Вспоминали с какой-то необъяснимой тщательностью, словно от этого зависала жизнь отца, а чтение письма превращалось в поездку в прошлое. Даша удивлялась, как много помнит мать — от платья, в котором она была, до погоды за окном. Ответ всегда писали вдвоем — матушка от себя, Даша от себя. Письмо всякий раз начиналось одной и той же фразой: «Дорогой, любимый наш». И хотя возникало желание найти новое слово, чтобы передать чувства, рука автоматически выводила одно и то же…