Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Дашенька несколько раз приходит на вокзал, уже одна, без матушки. Стоит в сторонке и наблюдает, как прощаются другие. Зачем она это делала? Желала вновь и вновь пережить волнующие моменты? Почувствовать отца? Увидеть молодого офицера, влюбившегося на бегу?

Мой папа — пулеметчик, — повторяет она и бредет обратно. Завтра она вновь придет… или после завтра?

Виталий Борисович стоит и многое не понимает — на экране телевизора пляшут полуобнаженные женщины. Задирают ноги и призывно улыбаются. Одеты женщины в темную форму, на голове каждой фуражка с мрачным черепом. Череп скалит беззубый рот — ему нравится.

Виталий Борисович стряхивает со своей фуражки влагу — на улице уже который день идет дождь, берет стул и садится рядом. На него никто не обращает внимания — все смотрят на экран. Смотрят молча и как-то смущенно, но с интересом. Товарищ Шумный глядит на экран явно озабоченный. Глядит и ничего не видит — думает.

— Блондинки, — говорит Сережа Кулебяка. Остальные молчат и продолжают смотреть.

— Гадость, — замечает кто-то и вновь смотрит.

— Дождь? — спрашивают Виталия Борисовича.

— Дождь, — отвечает он и вытирает о штаны мокрые руки.

Наконец экран гаснет и все, кроме трех человек, встают — Виталия Борисовича, Сережи и еще кого-то. Ему за сорок, в темном костюме и галстуке, лицо усталое и равнодушное.

— Ну что? — интересуется Сережа, наблюдая, как зрители покидают помещение, выносят стулья и тихо переговариваются между собой.

Мужчина снимает очки, достает платок и начинает полировать стекла. Вид у него усталый.

— Ничего особенного, — говорит мужчина, — из того, что мне приходилось видеть, не самое противное. Сработано под документальное кино, хотя, как вы могли заметить, ни авторов, ни актеров не указано.

— Голливуд на кухне, — пытаясь произвести впечатление, говорит Сережа.

— Кому-то нравится, — мужчина водружает очки на место, после чего поворачивается к Виталию Борисовичу.

— Здравствуйте, — говорит ему Виталий Борисович.

— Здравствуйте, — отвечает мужчина, — я могу идти?

— Да, большое спасибо и простите за беспокойство.

Мужчина уходит — закрывает дверь кабинета и пропадает.

— Эксперт, — объясняет Сережа Кулебяка, — думали, порнография, оказалось, эротика. Ты не все видел — целая сумка, набитая этим дерьмом. Паренька задержал — торговал в переходе.

— Я уже видел, — неожиданно говорит Виталий Борисович и понимает, что сморозил глупость.

Сережа закатывает брови, подсказывая, что удивлен.

— Покупают, при мне двое купили, — продолжает он, — внешне порядочные и серьезные.

— А какими они должны быть? — спрашивает товарищ Шумный и вдруг начинает понимать. — У паренька, говоришь, в переходе…

— Да, у паренька, совсем еще мальчишка. Стоял и торговал, кассета — сотня.

Виталий Борисович вновь идет по дождю — шлепает по лужам, которые не замечает… «Образы, и говорят с нами, не обычными словами, принятыми среди живых, а другими, более полными. Образ несет в себе огромное количество информации, отсюда и кажущаяся на первый взгляд неразбериха. Вы не понимаете, что вам желают сказать, а они не знает, как нужно сказать. И в дополнении, может случиться, что явившаяся вам Клавдия Степановна и вовсе не Клавдия Степановна! Кто-то намеренно вводит вас в заблуждение или вы сами себя добровольно обманываете».

А вот теперь многое проясняется.

Виталий Борисович остановился — замер на секунду, рассматривая небольшую табличку.

Ул. Кашенская, 13 «б».

Запрокинул голову, пытаясь угадать, за которым из многочисленных окон, живет интересующий его объект. Кем он будет? Мужчина или женщина? Определенно можно сказать одно — это будет пожилой человек, тот, кто жил во времена, когда его и на свете не существовало.

У подъезда пришлось обождать — на двери замок. То же неплохо — следует собраться с мыслями и запастись вопросами. И наконец он прибыл — осталось нажать кнопку звонка…

Глаза встревоженные — от милиции никогда не ждут ничего доброго.

— Здравствуйте, — произнес Виталий Борисович, — вы разрешите пройти? Не волнуйтесь, ничего не произошло.

Сколько раз ему приходилось входить в чужое жилище, вынужденно вторгаться в чужой мир. Сейчас он точно определил, кому принадлежит этот мир — небольшая квартира была со вкусом, хотя и без излишеств, обставлена. Пахнуло чем-то незнакомым. В каждой квартире — свой запах. Снимать башмаки или не снимать? На улице грязно и сыро, хотя милиция в носках — глупо. И все же снял, подумав, до чего сообразительными были прежде люди — носили калоши.