Кэт Уинтерс - История ворона

– Джон, что такое?! – кричит матушка из своей спальни.

Вместо ответа отец вырывает у меня мушкет и кидается по освещенному лампами коридору к двери в мою комнату, расположенную неподалеку от лестницы.

– Линор! Если ты там, беги! – кричу я, пока отец не успел открыть дверь. – Спасайся! Он идет!

Нетерпеливым движением отец распахивает дверь, и я кидаюсь в спальню следом за ним.

Внутри – никого.

Кочерга валяется у кирпичного камина, хотя раньше была беспечно приставлена к нему сбоку – видимо, это она так шумно упала.

Я с облегчением выдыхаю, но стоит мне заметить легкий шелест алой шторы, скрывающей дверь в галерею, как сердце мое тут же начинает встревоженно колотиться – такое чувство, будто из моей комнаты только что кто-то выскочил.

– Как она выглядит? – строго спрашивает отец, по-прежнему держа мушкет на изготовку.

– Да опустите вы ружье, отец! – Осторожно скользнув мимо него, я поднимаю кочергу и вешаю к другим чугунным каминным принадлежностям. – Кочерга упала. Вот откуда шум.

Отец опускает мушкет и направляется к моему писательскому ящичку, лежащему на письменном столе.

– Что вы делаете?! – спрашиваю я.

Он распахивает ящичек и достает оттуда по очереди все мои рукописи стихов, университетские заметки, эскизы, нетерпеливо швыряя всё это на пол. Мгновение – и ковер уже усыпан белыми листами бумаги, словно снегом.

– Да оставьте в покое мои записи! Я спать хочу. И вообще, я не разрешал вам вламываться ко мне в комнату и рыться в моих вещах!

Отец так и застывает как вкопанный.

– Это она?

Я подхожу ближе, чтобы посмотреть, о ком это он, хотя и без того знаю ответ на свой вопрос.

Он сжимает в руке мой рисунок, изображающий демонического вида девушку в черном траурном платье с длинными, змеящимися по ветру локонами цвета эбонита, насмешливым изгибом губ, волевым, вызывающе вскинутым подбородком, глубоко посаженными глазами, которые будто подначивают меня: « Ну давай, покажи меня всему миру, Эдди По. Продемонстрируй всем свое больное воображение !»

– Мы с ней встретились как-то прошлой зимой, – говорит отец. – Она назвалась моей музой. Представилась Кассандрой, а я, дурак, и поверил ей, правда ненадолго.

Я отнимаю у него свой рисунок, но он рвется, и в руках у отца остается половинка моей Линор.

– Может, перестанете уже насмехаться над моей мечтательностью и стихами, оставите меня в покое и займетесь собственным творчеством, а? – спрашиваю я.

– Много лет назад, еще в Шотландии, я толкнул свою музу в камин, – рассказывает он, комкая свою половину рисунка, а потом замахивается, чтобы кинуть ее в огонь.

– Стойте! – Я бросаюсь к нему, но уже слишком поздно.

Он успевает бросить бумажный ком в камин. Языки пламени с шипением обвиваются вокруг куска пергамента, превращая его в яркий огненный шар.

Расстегнув рубашку, я прижимаю уцелевшую половину рисунка к груди.

– Отец, уходите. Я хочу лечь, – прошу я, застегивая рубашку. – И этот ваш чертов мушкет забирайте, да и разочарование тоже. Оставьте меня в покое. У меня завтра полно работы.

– Что верно, то верно, – отзывается отец и, схватив ружье, пулей выскакивает за дверь, хлопнув ей так громко, что кочерга, сорвавшись с крючка, вновь ударяется о кирпичную стенку камина.

Я изо всех сил держусь за край островерхой крыши галереи поместья «Молдавия», и меня бьет дрожь – такая сильная, какой я еще ни разу не испытывала.

Как-то в полночь, в час унылый …

Как же бесконечно, безумно опасен этот смертный мир. Кожа на лбу зудит и горит, словно Александр Шелтон и впрямь вырезал на ней имя Эльмиры беспощадными росчерками стеклянных осколков. Я пробралась к Эдгару, чтобы найти в его комнате утешение и покой. Я развела в камине огонь, чтобы разогнать леденящий холод, поселившийся во мне во время побега с кладбища. Но потом я услышала встревоженный крик моего поэта: « Линор! Если ты там, беги! Спасайся! Он идет !» – и пулей выскочила на улицу.

В саду мое платье неожиданно вспыхнуло, – уверена, Джон Аллан точно к этому причастен! – и мне пришлось тушить его о траву. Теперь на юбке зияет дыра, размером и очертаниями напоминающая ворона со сломанными крыльями.

Сегодня ночью нас ждет вдохновение, какого свет еще не видывал.

Сегодня ночью всё наконец разрешится.

Часы внизу громко бьют полночь.

Вернув рукописи, – бам ! – в писательский ящичек, – бам ! – я всё не могу отделаться от мысли, – бам ! – о том, что последнюю строфу «Тамерлана», – бам ! – нужно переписать, – бам ! – но обмакнуть перо в чернила, – бам ! – не хватает духа.