Андерс де ла Мотт - Конец лета

Лето, которое не закончилось.

Сразу под заголовком шли три фотографии. Одна — тот же портрет Билли, что лежал у нее дома в коробке. Вероятно, фотографию использовала полиция во время расследования и копия попала в газету. На второй был Томми Роот — фото, видимо, взяли с водительских прав. Светловолосый мужчина с цепким взглядом и высокомерной улыбкой. Привлекательный, признала Вероника. В нем чувствовалась некоторая опасность — такой тип нравится многим женщинам. Нравится ей самой.

Третье изображение оказалось компьютерной графикой. Человек на картинке походил на живого, однако ему недоставало чего-то трудноуловимого — чего-то, что делало бы его настоящим человеком.

Вероника всмотрелась в изображение, потом прочитала текст под ним. Комната качнулась, потом еще и еще, и она ухватилась за стол, чтобы не упасть.

Так выглядел бы Билли Нильсон сегодня.

С экрана на нее безжизненными глазами смотрел тот самый блондин.

Монсон сортировал бумаги, которыми был завален стол. В основном чтобы убедить себя, что занимается делом. Слева, с самого края, лежала основательная стопка кратких меморандумов, касавшихся розыскных мероприятий: поиски с собакой и вертолетом, который он запросил из Мальмё. Рядом с меморандумами — высокая стопка рапортов о прочесывании местности. Наверху стопки помещалась захватанная карта, в которой Монсон отмечал обследованные участки. Третья стопка содержала все проведенные им допросы. Отец мальчика, старшие брат и сестра, соседи. Все, кто мог бы пролить свет на исчезновение ребенка; таких оказалось не особенно много. Наконец, с правого края высилась стопка записей о поступившей от населения информации. Девяносто пять процентов — от людей, которые ни разу в жизни не были в округе, а Билли Нильсона видели только на фотографии. Сборище недоумков, доморощенных детективов, тех, кто всегда лучше знает, и одиноких бедолаг, которым просто хотелось, чтобы кто-то их выслушал.

Оставшиеся пять процентов тоже не радовали. Несколько сообщений о неопознанных машинах или подозрительных людях, плюс ряд предложений от благонамеренных местных жителей о том, кого следует взять на карандаш и почему. Как будто он сам не знает. Имя Томми Роота всплывало через раз, и Монсона это не удивляло. В полицейском участке Роот был притчей во языцех, и Монсон хорошо изучил его биографию. Роот уже в школе был буйным скандалистом; гонки на мопеде, нанесение телесных повреждений — старые добрые штуки. Потом — езда без прав, пьянство, драки в парке отдыха и на танцплощадках. Чаще всего — конфликты с ревнивцами, на чьих девушек он положил глаз… но бывало, что девушки и сами на него вешались. Роот был интересным парнем. Загорелое лицо с острыми чертами, клок светлых волос то и дело спадает на один глаз. К тому же было что-то этакое в его взгляде… Самоуверенность, почти высокомерие — вот как он себя держал. Здесь, в поселке, где мужчины в трезвом состоянии были по большей части молчаливыми и застенчивыми, успех Роота у женщин объяснялся легко.

Сразу после своего совершеннолетия Роот подался в матросы. Вернулся в 1974-м, когда умер его отец, причем вернулся с женщиной, с которой сошелся в Мальмё. Они въехали в унаследованный дом, зажили семьей. Весной и летом Роот брался за сезонную работу — клал асфальт, молотил горох. Осенью и зимой перебивался случайными подработками и тем, что давало его собственное маленькое хозяйство. Роот презирал неписаные правила округи, отказывался принимать свое место в иерархии, а люди такого не любят, вот и начались разговоры у него за спиной. О краже дизеля и браконьерстве, о том, что мать Роота была цыганкой, что отец выкинул его из дома. Что он, мол, чуть ли не убил кого-то, когда служил во флоте.

Монсон нашел запись короткого допроса. Насмешливый тон Роота ощущался даже в сухом машинописном тексте.

Я здесь только из-за того, что произошло прошлой осенью с машиной Аронсонов. А ваш шеф знай берет под козырек, как и все прочие в этом гребаном поселке. Кстати, а почему он сам не пришел? Боится поговорить со мной? Мы с ним вроде уже давно знакомы?

Последние слова заставили Монсона слегка покраснеть от унижения — обидно было и то, что Роот их произнес, и то, что их занесли в протокол. Но главное — в словах Роота было зерно правды. Роот не питал никакого уважения к властям, включая и органы правопорядка. Монсону было тяжело с такими людьми. Он не любил конфликтов, особенно таких, где не мог взять верх. Именно поэтому он и решил не присутствовать на допросах Роота.