Бернар Миньер - Сестры [litres]

Ланг продолжал говорить. И вот наступил момент, когда он понял, что всегда хотел эту женщину. С ним такого никогда не бывало, но он это знал. Он хотел, чтобы она была в его жизни. Во имя жизни … он ухаживал за ней недели, месяцы. Не жалея сил. Он постоянно думал о ней, просыпался и засыпал с мыслью о ней. Он появлялся у нее с цветами, с вином, с шоколадом, принес даже фотоаппарат «Хассельблад», купленный у какого-то любителя. Он приглашал ее обедать в «Саран», водил в оперу, в кино, они гуляли по окрестностям Тулузы. И наконец она сдалась. В тот день она пришла к нему и позвонила в его дверь. В руке у нее был пакет. Она сожгла все фотографии, как и собиралась. Все, кроме одной. Кроме первой, которую он увидел. Той, где из норы вылезала змея. Ее она принесла ему в подарок. Вошла, спросила, где спальня, и через десять минут уже лежала нагая в его постели.

– Она переехала ко мне после шести месяцев ухаживаний. А потом мы поженились. Амалия, – взволнованно заключил Ланг, – была самым прекрасным моим триумфом.

Он так и выразился: триумфом. Сервас ничего не сказал. Только еле заметно покачал головой, словно давая понять, что он все понимает и относится к этому с уважением. Теперь можно сделать перерыв.

– Вы есть хотите? – сказал он. – Вам принесут еду.

– Прежде всего, я очень хочу пить.

– Самира, принеси стакан воды господину Лангу.

– А этот коллектив художников, этот сквот, – спросил Сервас после перерыва. – Расскажите о нем.

Ланг заговорил. Что-то он на удивление разговорчив. Редко когда подозреваемый настолько готов сотрудничать. Сквот существовал всегда, объяснял он, и всегда базировался на самоуправлении. Конечно, без субсидий мэрии он уже давно развалился бы. Тут к Лангу вернулся его обычный высокомерный тон. Сквот, если хотят знать его мнение, – явление весьма многодисциплинарное и неорганизованное, если не сказать бардачное. Там есть люди, прошедшие через Боз-Ар, есть самоучки, есть откровенные шарлатаны, но есть и талантливые. Амалия сожгла все мосты с этим периодом своей жизни. Единственная связь, которую она сохранила, – это подруга.

– Подруга? – эхом отозвался Сервас.

– Художница, работавшая в этом коллективе. Ее зовут Лола Шварц.

– Как она выглядит?

Ланг быстро набросал портрет. Это, разумеется, неточный набросок, он ведь не художник. Сервас узнал ее с первого взгляда: женщина с кладбища .

Сервас поднял глаза на граффити над входом:

ГИБКАЯ ЯЩЕРИЦА

На охряной стене красовались буквы в виде переплетенных разноцветных змеек – желтых, красных, синих, с белым обводом. Они очень оживляли благородный, но сильно обветшалый фасад взрывом ярких цветов.

Мартен шагнул за порог и очутился в просторной промзоне, которую вольные художники переоборудовали в настоящий улей. Его удивило огромное количество народу, сновавшего из ателье в ателье, из мастерской в мастерскую, хотя было воскресенье. Транспарант, прикрепленный к перилам второго этажа, гласил: «ЖЕНЩИНА И СКАНДАЛ, СО 2 ПО 4 ФЕВРАЛЯ». А снизу более мелкими буквами значилось: «Зрители до 18 лет не допускаются».

И действительно, вокруг не было видно ни одного ребенка.

Сервас подошел к афише и увидел, что в программе значились не только выставки – рисунки, живопись, фотографии, – но еще и театральные представления, рэп, мелодекламация, стриптиз (когда же он в последний раз читал это слово?), демонстрация авторских коллекций одежды, интерактивных инсталляций и произведений различных мастерских.

Мартен поискал глазами высокую женщину с кладбища, но ни вблизи, ни вдали не увидел ни одной, похожей на нее. Ни каблуков в двадцать сантиметров, ни фиолетовых волос видно не было. Сервас решил, что она сняла каблуки и теперь сравнялась ростом с остальными, и стал внимательно вглядываться в толпу зрителей и художников. Никакого результата. Тогда он смешался с толпой зевак и двинулся вдоль мастерских на паях (акройоги, бокса, вербальной самозащиты, фотографий, содержащих серебро…) и стендов с независимой прессой (одна из газет эротического толка называлась «Берленго» [36] Берленго – четырехгранная карамелька. ) и остановился перед дверью, за которой, видимо, проходила публичная лекция, которую читал представитель коллектива под названием «Мерзкие твари». Оказалось, что там под шумок распространяли любительский журнальчик «чувственной антикультуры». Сервас заметил парня, похожего на художника, ну, по крайней мере, подходящего под стереотип, сложившийся у него в голове: дреды, заправленные под шерстяную антильскую шапочку, комбинезон, оставлявший голыми тощие руки, несмотря на мороз, и козлиная бородка с проседью под круглыми стеклами очков в железной оправе.