Франк Тилье - Лука, или Темное бессмертие

Значит, в свои двадцать семь лет она умрет от жажды в стране, где вода в изобилии. Сколько времени еще пройдет до того, как ее не станет? Какими будут ее последние часы? Может, под конец она заснет и не проснется? Или будет задыхаться с элегантностью выброшенной на берег рыбы, пока сердце не остановится?

Флоранс не могла думать ни о чем другом. Она видела воду повсюду, плавала в тропическом бассейне, слышала поцелуи волн, влажное дыхание грозы и по-дурацки вздрагивала от ощущения ударов капель дождя по коже. Она вспоминала, как бегала по берегу вздувшейся Сены. Вода, вода. Всякий раз, когда она поднимала напитанные солью веки, когда отрывалась от своих видений, взгляд, как свинец, падал на маленькую пластиковую бутылку, стоящую между ее скрюченными ногами.

– Кажется, ее можно пить.

Она говорила сама с собой и не ожидала ответа уже давно – сколько? Часы? Дни? А сейчас день или ночь? – Бертран больше не подавал голоса. Свернувшись калачиком, он смотрел на нее глазами высохшей форели. Его губы облупились, кожа на руках с невероятной быстротой сморщилась. Он продолжал, насколько позволяли силы, вырывать нитки из ткани своего комбинезона, уже усеянного дырами, скатывать их в клубочки, а потом щелчком отбрасывать в сторону. Он был в заточении на день дольше и служил для нее предвестием того, что ее ждет. Ее двойником во времени.

– Я видела такое во время поездки в Гвиану. Знаешь, такие туры, когда тебя оставляют в джунглях и ты должен сам выбраться при помощи карты и компаса? Один из участников пил мочу каждое утро. И так, знаешь, спокойно, словно лимонный сок. И не умер от этого, ну, я так думаю. Знаешь, сколько в моче воды? Очень много воды.

Она повторила эту фразу десяток раз, слегка раскачиваясь, как маятник.

– Я выпью, потом снова помочусь, потом снова выпью, и так дальше. А почему бы этому не сработать? Мы можем продержаться несколько лишних дней, если будем так делать.

Несмотря на невиданное страдание, ею владело свирепое желание жить. Помимо ее воли, рука схватила бутылку. Вожделение превратилось в омерзение, когда она открыла крышку и ощутила нестерпимый аммиачный запах. Пить это было невозможно, моча тоже, наверное, могла испортиться, и в довершение всего ей больше не хотелось писать.

Она поставила бутылку обратно и отказалась от этой идиотской мысли.

Жажда или удушье …

Теперь она смотрела на виселицу и на большую петлю из коричневой пеньки, которая ждала хрупкое горло, чтобы затянуться. По крайней мере, смерть через повешение была бы куда быстрее. Непостижимая боль, конечно, но пришлось бы пережить лишь один скверный момент, максимум одну минуту. Что такое в жизни одна минута?

А вот то, что сейчас…

Флоранс сдохнет, не получив ответа, и вот это, без сомнения, хуже всего. Почему их похититель так и не показался? Он что, предпочитает разглядывать их через камеру или же этот молчаливый извращенец скрывается по ту сторону занавеса?

Все это не имеет никакого смысла. Людей не похищают просто ради того, чтобы они агонизировали внутри цилиндра, даже не объяснив причины их заточения, даже не приходя посмотреть на них. У их палача, может, и были свои резоны ополчиться на Бертрана после истории с суррогатным материнством, о которой писала вся пресса, возможно, этот чокнутый потерял малыша или жену родами, ну что-то в таком роде.

Но она-то? Их с сокамерником ничто не связывает: у них нет ничего общего, они не знакомы. И вопрос тут не в мести, не в пытке, не в сексуальном извращении или каком другом. Вопрос тут… ни в чем.

Непостижимо.

Поскольку пластиковой пуговицы у нее не было, Флоранс стала сосать пропитанный слюной шнурок из капюшона куртки. Хитрость, о которой упоминалось в одном из репортажей о выживании: это стимулирует слюнные железы. Она подумала о матери, которая, скорее всего, не знает о ее исчезновении. Они созванивались только раз в неделю, по пятницам, виделись раз в две недели, и Летиция не следила за Флоранс по Facebook.

При мысли, что она больше никогда не увидит мать, не сможет обнять ее, молодую женщину охватил гнев. В знак последнего протеста против неотвратимости она поднялась в прощальном порыве, и едва удержалась на затекших ногах, и чуть не разорвала легкие в долгом животном крике, ударив худыми кулаками в пластик.

В ответ на ее вопль по другую сторону занавеса раздалось гудение машины. Она различила звук всасывания, что-то вроде неожиданного журчания.

Справа от нее Бертран встал на колени, не сводя глаз с верха цилиндра. Она не сразу поняла: лицо ее товарища по несчастью так осветилось, что напомнило ей верующего, которого осенила небесная благодать. Он стоял там с полуоткрытым ртом и вывалившимся языком, немного загнутым кверху, как у хамелеона.