Иван Солнцев - Полет курицы

Скоро явно Новый год. Даже не глядя на календарь, я это понимаю. К новогодним праздникам всегда очень много работы. Люди становятся мягче, ждут каких-то там чудес – даже конченые циники в глубине души надеются на перемены к лучшему и хоть какие-то приятные сюрпризы от жизни. Даже припоминая, что никогда, с момента завершения детства, ни у кого не происходило в Новый год никаких чудес, они продолжают верить. А потому ощущают себя благодетелями и святыми – все, как один. Святости многих начинает хватать на приличные подаяния, а в праздники они все будут бухать по домам, поэтому отработать всех надо максимально оперативно. Даже внешне абсолютно целые деятельницы нашего фронта с поддельными паспортами мигрантов и фальшивыми медицинскими документами, полными страшных сложных диагнозов, вовсю мчатся по поездам и отстаивают смены в пешеходных переходах и на улицах, чтобы сколотить бабла.

В один из рабочих дней я припоминаю, как еще до аварии стал свидетелем привоза на точку «бабки с иконами». Недалеко от торгового центра на Ветеранов черный «виено» подвез и высадил дамочку лет тридцати в черном платье, замотанную в черный же платок. После их отъезда она встала на корточки, выставила иконки и начала трясти головой, создавая этим крайне нелицеприятное и пугающее даже закаленных циников зрелище. Тогда я начал догадываться, что все эти стоящие раком больные бабки – далеко не бабки, и тем более – не больные. Нет, конечно, суставы у них устают, но, как я узнал, уже работая в этой сфере, под колени у них подложены специальные наколенники, благодаря которым даже неопытный сотрудник сможет без особых последствий стоять несколько часов даже на промерзшем асфальте. И вот сейчас, в доходный сезон, даже они стоят на своих позициях, несмотря на собирающийся день ото дня холод.

Мне в лицо врезаются тепло квартиры и характерная для нее вонь, к которой я, в общем-то, вполне привык и которую перестал замечать. И тем более странно, что сейчас я ее очень даже замечаю. На всякий случай, осматриваюсь вокруг в поисках мертвецов, прежде чем зайти, доковылять до своего спального места и освободить, наконец, довольно сильно натертую костылем правую подмышку. Большую часть времени я стараюсь упираться в костыль рукой, но этого упорства хватает, от силы, на пол-дня, а потом усталость просто вынуждает простейшим образом упереться в костыль подмышкой, чтобы рука не соскочила, и мой снаряд не прибил кого-нибудь под мои же жалостные просьбы помочь инвалиду Третьей Мировой Афгано-Чеченской войны.

Сегодня, кстати, новогодний вечер. Для кого-то это, может, и играет роль, но на корпоративную квартиру даже небольшое количество алкоголя проносить запретили. Основным аргументом было то, что мы все наверняка перетравимся. Мужик с обожженным лицом тихо всхлипывает весь вечер, теребя свой флакон у всех на виду. Раньше от доставал его только когда был выключен свет. Даже несмотря на собственное уродство, я не могу перешагнуть через омерзение и заговорить с этим несчастным, чтобы помочь его беде. Но когда он хочет встать, а его белая трость падает на пол, я поднимаю ее и подаю в руку калеке – такую же безобразную, как и его лицо. Он молчит и, не прекращая всхлипывать, уходит из комнаты.

Справа от меня теперь прилег Паша. В последнее время он стал более спокойным, даже каким-то потерянным. Я пересекался с ним несколько раз в метро, и мы вроде как скорешились, если это понятие применимо к мужику, который ссыт в угол, а потом показывает на тебя, как на виновного.

– Что-то я давно не видел Колю безногого, – замечаю я, чтобы хоть как-то отвлечь Пашу от мыслей, из-за которых он молча смотрит перед собой, не произнося ни слова.

– Я знаю. Я знаю, – он кивает и потирает толстыми сухими пальцами морщинистое лицо. – Ты только заметил?

– Не скажу, что я вообще за ним следил, – апатично бросаю в ответ.

– Коля неделю назад захотел выйти из дела, – голос Паши дрожит, что для такого горлопана совсем нетипично, и я чувствую недоброе. – Стуканул менту на Елизаровской, что его принуждают – тот его вывел, предварительно отписав куратору, а потом передал ему же снаружи.

Сразу вспоминается рассказ Коли о журналистке. Возможно, с него все началось, и именно тогда Коля начал понимать, что устал, и что может быть другая жизнь. Так началась эта жизнь для него?

– Его сюда привезли. Только в другую квартиру. Сначала хотели показательно, но Хазан был не в духе, – мне кажется, Пашка, суровый мужик в сапогах, отвечая на мой немой вопрос, начинает всхлипывать. – Связали скотчем, как гусеницу, голого, и положили в такую пластиковую бочку с кислотой.