Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Пора.

Конечно же, я помню его адрес. Я никогда не была у него дома, но он постоянно о нем говорил. Эд был одним из тех людей, которые расскажут вам все подробности своей жизни: и про дядюшку, который любил рыбалку; и про мучения с поиском круглого стола в гостиную; и про уход за садом. Он обычно называл свой дом по имени – Оакхолл, – как будто это был человек.

Оакхолл, район Чизуик. Найти его не составило никакого труда. Я удивлена, что никогда там не была, мы же даже работали в этом районе. Этот дом идеальный для приема гостей. Он огромен. Каким-то образом, при всей словоохотливости Эда, ему ни разу не удалось описать действительную красоту этого дома с белым фасадом. Думаю, он стоит больше миллиона фунтов. «Подвернулась удачная сделка», – так бы сказал Эд, махнув рукой.

Сейчас чуть больше восьми часов вечера, но улицы выглядят тихо и пустынно. И мне неуютно от необходимости нарушить тишину звонком в дверь. Но я это делаю, хотя руки трясутся.

Время пришло, я готова. Глубоко вздыхаю, заметив расплывчатую фигуру за матовым стеклом. Она все ближе и ближе.

Женщина, открывшая дверь, – его жена. Узнаю ее сразу же. Каждый понедельник Эд показывал мне сотни фото: с барбекю, катания на коньках, на фоне достопримечательностей и живописных мест. Думаю, раньше он ко мне хорошо относился. Она узнала меня, понимаю это по удивленно приподнятым бровям и полуулыбке.

– Здравствуйте, Эд дома? Прошу прощения за поздний визит.

Я удивляюсь собственной вежливости, принимая во внимание то, что собираюсь сделать. Последние два года я все время задыхаюсь, но сейчас особенно сильно. Это из-за нервов. Ощущение, будто мое тело медленно распадается на куски, как во время аварии. И, хотя сейчас мне лучше: результаты анализов хорошие, все части тела на месте и снова собраны воедино; кажется, я снова травмирована и разбита на куски. И почти не способна на обычные вещи, к котором привыкло мое тело: нервничать, бегать за автобусом, вырабатывать адреналин.

– Он дома, – отвечает женщина.

На ней юбка в пол и длинное ожерелье, которое звенит, как колокольчик, когда она отходит в сторону. Я поражаюсь людям, которые не ходят дома в пижамах. Может, она принарядилась к ужину… Эд любит формальности: например, ел ножом и вилкой салат и пасту, принесенные из дома; и носил бежевые пуловеры и рубашки, сочетающиеся с ними.

Эд появляется позади жены, и я поражена, как сильно он постарел. Но постарели абсолютно все. Он загорел – недавно был в отпуске? – и потерял абсолютно все волосы. Его лысая голова покрыта коричневыми пятнами. И сутулится он еще сильнее, на спине выступает уже заметный старческий горб. Он старик… Мой Эд – старик.

– Джоанна, – произносит он одними губами, которые складываются в «о» и затем в «а» из моего имени.

– Эд…

Его жена отходит в сторону, и – к моему удивлению – Эд выходит за порог и закрывает за собой дверь. Он знает, и она знает. Все знают. Мысль пульсирует в висках. Но сейчас это неважно, уже неважно, напоминаю я себе.

Я неловко переминаюсь с ноги на ногу перед его входной дверью, а он смотрит на меня снизу вверх. Эд стал меньше ростом, усох.

– Я… – Слова застревают в горле.

Он смотрит на меня бесстрастно и молчит. Его глаза кажутся огромными за стеклами очков. После своего побега я связалась со всеми кроме Эда. Я вообще с ним не общалась, даже когда мне были нужны рекомендации, несмотря на шесть лет совместной работы. Даже несмотря на то, что он был моим Эдом. Я не смогла, мне не хватило сил.

– Джоанна, – повторяет он еще раз.

Я всматриваюсь в его лицо и пытаюсь подобрать слова.

Он беспомощно пожимает плечами, глядя на меня.

– Я… – он поднимает руки, затем снова пожимает плечами. Улыбается печально. – Ты ушла, – говорит он наконец.

– Да.

Он долго смотрит на меня. Его глаза изучают мои черты.

– Я никогда не думал, что ты уйдешь, – тихо говорит он.

Наши взгляды встречаются, и в глазах тысячи слов, которые мы не можем произнести вслух.

– А ты… – начинаю задавать вопрос, но слова не идут.

После двух лет – трех в декабре – бесчисленных потерь и катастроф, я не могу заставить себя сказать это. Не могу произнести. Как будто преступление переместилось в печальную, немую и абсолютно черную часть моей души. Я бы не пережила новый приступ стыда и паники.

Он делает шаг мне навстречу, и я вижу, что за шоком и печалью, вызванными моим бегством, скрывается еще и сочувствие. Конечно, сочувствие. Это же Эд.