Бернар Миньер - На краю бездны

Ей на память пришла сцена, свидетельницей которой она стала, когда вернулась за телефоном. Регина Лим тогда сказала Лестеру: «Она что-то скрывает». Мойра двинулась вслед за рыжим бородачом, не сводя глаз с его затылка.

Она захмелела и поняла это по тому мечтательному изумлению, которое овладело ею. Ее захлестнула волна всеобщего возбуждения, и после шампанского Мойра чокалась коктейлем из водки и мартини с множеством людей, с которыми не была знакома. Большинство из них работали в Центре, и в тот момент она целиком разделяла их энтузиазм, хотя, по зрелом размышлении, все они рассуждали настолько наивно и «отформатированно», что напоминали членов какой-то странной секты. В их устах понятия «цифровая революция», «данные», «искусственный интеллект», «алгоритмы» звучали как несокрушимая догма, как религия, которую нельзя ставить под вопрос.

Все они пребывали в уверенности, что готовят человечеству лучшее, светлое будущее, когда каждый человек будет непрерывно включен в дела других и тесно с ними связан, а такие понятия, как «свобода» и «насилие», будут заменены на «безопасность» и «здоровье». Мойра возразила, что неплохо было бы прежде спросить на эту тему мнение самого человечества, но они так на нее взглянули, будто она только что сморозила неуместную и неприличную бестактность.

И теперь Мойра смотрела на группы юных программистов, которые складывались и распадались, со стороны, с тем легким скептицизмом, который возникает при опьянении. Музыка звучала громче, но за душу не брала.

Ей стало душно, и она вышла на террасу, с удовольствием подставив лицо каплям дождя. Потом закурила сигарету, и дым на секунду облегчил болезненный спазм в животе. Ей показалось, что ее вот-вот вырвет.

– Что, поплохело? – раздался рядом с ней чей-то голос.

Она обернулась.

– Да, что-то мне не очень…

– Здесь душно, – сказал Джулиус.

– Думаю, я просто немного перебрала… Мне нехорошо. Наверное, пора домой.

Мойра ощутила, что он взял ее за руку и вложил что-то ей в ладонь.

– Проглоти, и тебе станет намного лучше.

Мойра разжала пальцы и увидела на ладони таблетку. Она подняла глаза на Джулиуса, который внимательно смотрел на нее, и по странному блеску его глаз догадалась, что сам он уже кое-что проглотил. Вид у него был самый что ни на есть бодрый. Мойра снова посмотрела на таблетку у себя в руке.

– Что это такое?

– Проглоти – и увидишь. Не бойся, ничего такого страшного…

«Не делай этого», – сказал где-то внутри тоненький голосок. Но алкоголь отпихнул этот голосок, и теперь он звучал где-то в дальнем уголке мозга, как слабое, еле слышное эхо. А голос покрепче ему возражал: «Ну что будет, если я попробую… И посмотрю, что произойдет… Ведь я уже однажды пробовала экстази…»

«Ага… и чуть не умерла, думала, сердце сейчас лопнет… неужели не помнишь?»

Мойра поднесла таблетку ко рту и запила ее большим глотком коктейля. Джулиус осклабился улыбкой на все тридцать два зуба.

– Гениально, – сказал он, взяв ее за руку. – А теперь пойдем. Нам надо немного поразвлечься.

«А-ха»… В колонках грохотала знаменитая норвежская поп-группа восьмидесятых годов. Пел солист Мортен Харкет, который поставил мировой рекорд, удерживая длинную ноту в песне « Summer moved on » целых двадцать секунд. У красавца норвежца были раскосые китайские глаза. Сейчас он исполнял мегазнаменитый шлягер « Take on me ». Музыка бушевала и оглушала. Откинувшись на подушки дивана, Мойра прикрыла глаза. Она чувствовала, что вся покрылась потом, а сердце ее колотилось так, словно вот-вот начнется сердечный приступ. На колено ей опустилась чья-то рука . Она открыла глаза. Джулиус. Он уселся с ней рядом.

– Ну что, полегчало?

Рука сына Мина переместилась ей на бедро.

– Нет, – сказала она. – Ни капельки.

Он рассмеялся. Мойра повертела головой, ища глазами Лестера и Игнасио, но они куда-то исчезли. Рядом оказалась только Туве. Мойра встретила ледяной взгляд норвежки, которая не танцевала, а шпионила за ней, и вздрогнула.

Джулиус прошептал ей на ухо:

– Видела, как вон тот тип на тебя смотрит?

Она поморгала глазами, как сова, силясь сосредоточить взгляд на маленьком человечке, что сидел напротив нее. Диван был явно велик этому коротышке лет шестидесяти-семидесяти. Надо же, в жизни не видела таких потешных стариков: тельце как у ребенка, а огромная голова сидит на плечах, как тыква, которую приплюснули гидравлическим прессом, и она так и осталась вширь больше, чем в высоту.