Харлан Кобен - Убегай!

Впрочем, этим вечером, ровно через месяц после той злосчастной перестрелки, явившись в палату к Ингрид, Саймон обнаружил, что в ней есть кто-то еще.

Свет был погашен, поэтому он видел лишь силуэт женщины, сидящей у кровати Ингрид.

Саймон застыл на месте. Глаза его широко раскрылись. Обе руки Саймон прижал к губам, но не смог до конца заглушить крик. Колени его подогнулись.

И в этот момент Пейдж повернулась к нему и сказала:

– Папа?

И Саймон разрыдался.

Пейдж помогла отцу добраться до стула и сесть.

– Остаться я не смогу, – сказала Пейдж, – но прошел уже месяц.

Саймон все никак не мог взять себя в руки и успокоиться.

– Месяц? – не понял он.

– Без наркотиков.

Так оно и есть. Он видел это собственными глазами. Сердце его подпрыгнуло. Его дитя… Она так исхудала, лицо бледное и изможденное, но взгляд спокойный и ясный, и… Снова на глаза его навернулись слезы, на этот раз слезы радости, но он сдержал их.

– Я еще не вполне здорова, – предупредила она. – Может быть, и не стану здоровой. Но мне гораздо лучше.

– Значит, все это время…

– Я ведь ничего не знала о том, что тут происходит. Там запрещено пользоваться телефоном и прочей электроникой. Запрещено общаться с родственниками, друзьями и вообще с внешним миром. Таковы правила. Целый месяц ничего такого нельзя. Понимаешь, папа, это был мой последний шанс. Единственный.

Саймон просто онемел.

– Мне надо вернуться в клинику. Ты должен понять. Я еще не готова жить в реальном мире. Мне разрешили выйти на двадцать четыре часа, и то лишь из-за крайней необходимости. Мне нужно вернуться. Даже за это короткое время здесь я чувствую, как меня все сильнее тянет…

– Возвращайся, конечно, – сказал Саймон. – Я тебя отвезу.

Пейдж снова повернулась к матери:

– Это все из-за меня.

– Нет, – откликнулся Саймон. – Ты не должна так думать.

Саймон подвинулся к ней поближе. Какая же она хрупкая, она все еще чертовски хрупкая, и теперь его охватила тревога: что, если Пейдж станет осуждать себя, возьмет на себя вину за случившееся? Вдруг это чувство заставит ее снова погрузиться в мир наркотических грез?

– Ты ни в чем не виновата, – сказал он. – Никто тебя ни в чем не винит, и меньше всего мы с матерью. Договорились?

Она кивнула, но как-то неуверенно.

– Пейдж…

– Да, папа.

– Ты не хочешь рассказать мне, что произошло?

– Когда я вернулась в комнату и увидела мертвого Аарона… я скрылась. Я думала… Мне казалось, полиция решит, что это я его убила. Это было ужасно… что с ним сделали, но какая-то часть меня… не знаю… Аарона больше нет. Наконец его нет со мной. И какая-то часть меня почувствовала себя свободной. Понимаешь?

Саймон кивнул.

– И тогда я обратилась в клинику.

– А откуда ты про нее узнала? – спросил он.

Она сощурилась и отвернулась.

– Пейдж!

– Я и раньше бывала там, – сказала она.

– Когда?

– Помнишь, когда ты увидел меня в Центральном парке?

– Конечно.

– Вот перед этим я и была в той клинике.

– Погоди… когда?

– Прямо перед нашей встречей. Хотела избавиться от зависимости. И все шло хорошо. По крайней мере, мне так казалось. А потом меня отыскал Аарон. Однажды вечером он проник в мою комнату. И ширнул меня, когда я спала. И на следующий день я вместе с ним удрала оттуда.

У Саймона голова пошла кругом.

– Подожди, ты говоришь, что была в реабилитационном центре прямо перед тем, как я увидел тебя в парке?

– Да.

– Не понимаю. Как ты его нашла?

Пейдж посмотрела на кровать.

Саймон не мог этому поверить.

– Твоя мать?

– Да, это она отвела меня туда.

Саймон тоже повернулся к Ингрид, словно ждал, что она прямо сейчас очнется и все объяснит.

– Я пришла к ней, – сказала Пейдж, – это была моя последняя надежда. Она знала, что есть такая клиника. Она тоже была там, давно, много лет назад. «Они там все делают не так, как везде», – сказала она. Ну я и попробовала. И все стало получаться. А может, и нет… обвинять другого в том, что случилось, легко, но может быть…

Удар, нанесенный ему новыми откровениями, был силен, но Саймон выдержал его, пытаясь сосредоточиться на главном.

Его дочь вернулась. Его дочь вернулась, и она больше не наркоманка.

Следующий вопрос он задал как можно более мягко:

– Почему мама мне не сказала, что она тебе помогает?

– Это я ее попросила. Пригрозила: если скажет, я откажусь лечиться.

– Почему ты не хотела, чтобы я знал?