Жереми Фель - Матери [litres]

– Даже не знаю, что еще сказать, – начал Грэм, чувствуя, как у него дрожат ноги.

– Я тоже, – засмеялась Альма. – Никогда не отличалась мастерством завязывать беседу.

– Надеюсь, я вас не очень побеспокоил. Я долго не решался прийти, боялся, это не по правилам. Может, было бы лучше сначала позвонить.

– О нет, ты правильно сделал! Да, кстати, а как ты нас разыскал?

– Мать рассказала мне про вас перед тем, как я сел в самолет. Она знала, что вы переехали и теперь живете здесь. А потом я нашел в справочнике ваш адрес.

– Норма с тобой? В Нью-Йорке?

– Нет, она в Канзасе.

– В Канзасе? Значит, она перебралась туда из Ноксвилла?

– Да, когда мне только исполнилось два года. Теперь она живет рядом с Эмпорией, если это вам о чем-то говорит.

– Признаться, ничего, мы с Митчеллом никогда не бывали в Канзасе. С нас хватило и Теннесси. Ну и как она поживает? Последний раз я видела ее у нас в старом доме. Она была еще студенткой и…

Альма, снова разволновавшись, смолкла, оборвав фразу, и в смущении отвела взгляд в сторону, но лишь на мгновение.

– У нее все в порядке, – солгал Грэм, понимая, что не может поступить иначе. – Она вся в делах, как всегда, но старается быть в форме.

– У тебя есть братья или сестры?

– Брат и сестра, – сказал Грэм и тут же почувствовал, как у него скрутило живот. – Брату семнадцать, а сестре семь.

Они теперь очень далеко. И страдают, каждый по-своему .

– А тебя что привело в Нью-Йорк?

– Меня приняли в фотошколу, скоро начну учиться.

– Стало быть, ты у нас творческая личность, – сказал Митчелл. – Признаться, я все еще огорошен твоим появлением, мой мальчик. Мы даже не знали, что у Нормы есть ребенок, и уж тем более, что его отец – Натан. Все это так неожиданно… После смерти Натана мы потеряли твою мать из виду. Ума не приложу, зачем она скрывала от нас, что у нее есть ты…

– Я и сам не понимаю, почему она вам тогда ничего не рассказала, но я пришел не для того, чтобы ее оправдывать. Тем не менее я точно знаю: ей очень хотелось, чтобы мы встретились. А еще она дала мне вот это…

Грэм достал из рюкзака тетрадку со стихотворениями отца и передал ее Митчеллу.

Альма, узнав тетрадку, не смогла сдержать слез. Митчелл стал бережно перелистывать страницы, и лицо его озарялось бликами света, отражавшегося от пожелтевшей бумаги, как от зеркала. Потом он передал тетрадку жене – она прижала ее к груди, словно это была частица ее давным-давно умершего сына.

– Я знаю их почти все наизусть, – сказал Грэм. – Не помню, сколько времени у меня ушло, чтобы все это прочитать. Только эти стихотворения и помогли мне представить, каким он был. А он был действительно талантлив, и его вполне могли бы печатать, я в этом уверен.

Альма, встав, пошла за большой фотографией в рамке, которая стояла на камине, и передала ее Грэму. На ней был улыбающийся юноша в белой рубашке, со взъерошенными черными волосами, сидевший за обеденным столом в семейном кругу.

– Это его последняя фотография, – присаживаясь на место, пояснила Альма. – Ему только-только исполнилось девятнадцать, это было за несколько недель до того, как они с Нормой отправились в тот дом у реки.

У Грэма перехватило дыхание, когда он всмотрелся в молодое лицо, запечатленное почти два десятка лет назад и как две капли воды похожее на его собственное, – только сейчас он увидел, насколько точно отец соответствовал портрету, который он мысленно нарисовал. И понял, почему так разволновались Альма с Митчеллом, увидев его, Грэма, на пороге своего дома.

Слово за слово, Грэм рассказал им о своем детстве и отрочестве, которые он провел в Канзасе, о своих устремлениях, музыкальных и литературных пристрастиях, о любимых фильмах… Альма с Митчеллом сделали то же самое – и он понял, что у него с ними очень много общего. Митчелл по-прежнему преподавал гражданское право в Корнеллском университете, а Альма как раз сейчас выставила свои последние картины в одной из галерей Гринвич-Виллиджа. По просьбе Грэма она показала ему свою мастерскую на втором этаже – маленькое святилище, до потолка заполненное красочными полотнами, – в основном обнаженной натурой и городскими пейзажами.

Когда они вернулись в гостиную, Альма, взяв несколько фотографий сына в разном возрасте, вспомнила самые счастливые мгновения, прожитые вместе с Натаном: то была долгая череда ярких картин, позволивших Грэму воссоздать более четкий и цельный образ отца. Потом она рассказала ему о том, что произошло той ночью в доме у реки, – рассказала простыми словами, которые его мать, однако, никогда не могла произнести при нем вслух; то была трагедия, которая внезапно обрушилась на двух молодых людей в минуту, когда будущее, уже казавшееся им ясным и определенным, вдруг померкло.