Жереми Фель - Матери [litres]

Элизабет сошлась с парнем по имени Джош, темноволосым бугаем с лучезарной улыбкой, от которого вечно пахло мятными конфетами; она приводила его к ним в дом, когда не было отца. С Джошем, который учился в университете в Ноксвилле, они неизменно запирались у нее в комнате и включали погромче музыку, чтобы Норма не подслушивала. Но она и думать не хотела о том, что они там вытворяли. А мать, которой было все равно, только говорила – ничего, мол, не попишешь, они уже взрослые.

Через два года Элизабет ушла из дома с двадцатипятилетним парнем, который увез ее с собой в Нэшвилл. Она устроилась работать секретаршей в какой-то строительной конторе и раз или два в месяц приезжала их проведать.

Одно время Норма обижалась на сестру, но потом смирилась. В глубине души она ее понимала. Хотя завидовала ей куда больше.

Мать все дни проводила в гостиной или в саду, слушая шелест листьев. Иногда Норма замечала, как она плачет, думая, что рядом никого нет. Маргарет Джеймсон порой громко хохотала, а уже через минуту плакала навзрыд. Норма всякий раз спрашивала, как она себя чувствует, и неизменно получала ответ «хорошо», хотя в ее голосе звучала тихая грусть, непонятная ей самой. Норма не знала, чем ей помочь, и не могла подобрать нужных слов, чтобы ее утешить. Иной раз она предлагала матери съездить в город, но та всегда вежливо отказывалась, говоря, что у нее много дел по хозяйству, что она устала и что как-нибудь непременно подумает об этом. У нее почти не было подруг, из дома она выбиралась, только когда ей требовалось что-то купить или забрать откуда-нибудь хлебнувшего лишку мужа, который был не в силах вернуться домой самостоятельно. Она уже не находила времени на заботу о младшей дочери. Она совсем перестала краситься и покупать себе обновки. Норма понимала, что это все из-за отца: теперь он почти всегда где-то пропадал, оставляя жену вечерами одну у телевизора, и обращался с ней, особенно в последние годы, как с полным ничтожеством, унижая без зазрения совести; он словно играл с ней, желая проверить, долго ли она выдержит, прежде чем перережет себе вены в ванной. Нет, он ее не бил – просто плевал ей в душу, а это было еще хуже.

Дело дошло до того, что Норма возненавидела мать за то, что та наплевала на себя и даже не пыталась выбраться из этой пропасти, оказавшись слабой духом; она дала себе зарок, что сама всегда будет бороться с подобной слабостью, чтобы никто не посмел так унижать ее.

Как раз в то время она и убежала из дома, а когда ее доставили обратно, отец впервые влепил ей пощечину. Ночью к ней в спальню заглянула мать и взяла с нее обещание, что поступать так она больше не будет, поскольку, если это повторится, ей, матери, этого не пережить. Ведь после отъезда ее сестры в Нэшвилл, у нее осталась только она одна. Норму так и подмывало сказать, что она тоже уедет и ни за что на свете не останется тут, – ей просто хотелось вызвать у матери хоть каплю сочувствия. Ей хотелось задеть ее за живое, встряхнуть, хотя она прекрасно понимала, что это может ее доконать. Но было слишком поздно: на мать, казалось, уже ничто не действовало. И помочь ей она больше ничем не могла.

В конце летних каникул, перед тем как перейти в среднюю школу, Норма перебралась из своей комнаты в ту, которую прежде занимала Элизабет, – попросторнее и посветлее. К тому же так можно было убежать подальше от детских воспоминаний. Норма развесила на стенах постеры разных музыкальных групп и портреты киноактеров, оставила себе старую мебель сестры, а свою перетащила на чердак.

В школе она стала ходить в театральную студию и увлеклась пьесами Артура Миллера и Теннесси Уильямса, больше всего на свете мечтая сыграть роль Бланш Дюбуа, которую чуть ли не каждый вечер репетировала перед зеркалом. Фильм Элиа Казана она помнила наизусть. Судьба Бланш потрясла ее до глубины души. Судьба этой сломленной женщины, мало-помалу впавшей в депрессию и безумие, вгоняла ее в слезы.

Школьная жизнь стала для Нормы как глоток свежего воздуха, разогнавшего липкий туман, в котором она, как ей казалось, совсем увязла. К своему удивлению, она быстро завела множество подруг среди одноклассниц и девчонок из числа школьных знаменитостей, которые сразу стали считать ее своей, что ей, конечно же, льстило.

На нее заглядывались мальчишки, и не только никчемные очкарики.

Был среди ее поклонников и Винсент Мюррей.

С ним-то она и узнала в первый раз, что такое любовь, – это случилось на заднем сиденье его машины. Она решила отдать свою девственность первому, кто ее захочет, чтобы раз и навсегда избавиться от этого бремени. В тот вечер от Винсента пахло дешевой туалетной водой, и ей было совсем не больно, по крайней мере, не так, как она думала.