Валерий Бочков - Горгона

— Заткнись!

— Говорил же! — Он радостно хлопнул в ладоши. — Ведь говорил! Гляди, какие хитросплетения, а? Как в книжке! Вот тебе фабула, вот тебе сюжет и интрига! Девочка ищет отца — ха! Похлеще Достоевского выйдет или этого, как его там…

Он вцепился пальцами в подлокотник кресла. Хотел встать. Вытянул руку, пытаясь дотянуться до меня.

— Ведь знал, что придёшь! Чуял! Всю ночь ждал!

— Нет! Нет-нет! Заткнись, мразь! — я замахнулась молотком. — Заткнись!

— Кровинушка-а-а! — фальцетом завыл он, скалясь.

Ему удалось выпрямиться, в руке что-то блеснуло — откуда у него серп? Тонкий стальной серп, просто как месяц на небе. Шишел-вышел из тумана, вынул ножик из кармана… Буду резать, буду бить! Месяц! Я загипнотизировано пялилась на сияющую сталь.

Старик с неожиданной прытью выбросил вперёд руку с серпом, крутанулся всем телом — лезвие просвистело у меня под самым подбородком. Я дёрнулась, пытаясь увернуться. На секунду кругом всё побелело, ослепительно, до рези. Но только на миг. Рукой я схватилась за горло, ожидая крови, жуткой раны. Ничего там не было — ничего. Вот был бы номер, если б он меня ещё и зарезал, вот умора! За спиной страшно заорал Америка. Низким, грудным ором, как кричат сумасшедшие.

Генрих размахивал серпом и тоже орал.

— Кровинушка! С тобой буду! До последнего вздоха вместе теперь! Я и ты… До могилы! Я в тебя, миленькая моя, влезу — в нутро твоё, в печёнку-селезёнку, в душу твою! Мы с тобой до самого конца теперь будем, до самого донышка, до…

Конца фразы я не расслышала.

Удар пришёлся в самое темя. И звук — звонкий и весёлый, точно расколотили пустой глиняный кувшин. Горшок. Его голова разлетелась вдребезги. Звонко и весело взорвалась и рассыпалась по ковру мелкими серыми черепками — без крови, мозгов и прочей гадости.

— Это же глина! Обычная засохшая грязь! — Бросила молоток на ковёр. — Ведь я так и знала — грязь! Засохшая грязь и ничего больше!

Америка схватил меня за руку, потянул к дверям.

Дальнейшее осталось в памяти застывшими фрагментами. Лестница, первый этаж, кухня. Газовая плита. Я почти не касалась пола — летела. Какая-то дикая радость, пьяный восторг, абсолютная вседозволенность бурлили внутри, распирали и душили меня. Да-да, я могу всё! Всё дозволено, теперь всё-всё-всё можно! Наконец!

Я распахнула духовку. Вывернула до упора все ручки — одну за другой все шесть. Затрещали пьезо, конфорки вспыхнули синим. Я набрала воды в вазу, залила огонь. Остатки выплеснула в духовку. Тут же тухло пахнуло пропаном.

— Засохшая грязь и ничего больше, — спокойный голос произнёс в моей голове. — Я ж тебе говорила. Две минуты.

Поймала своё отражение в стекле — глаза белые, а рот красный, яркий, как в помаде. Кармен! Моя Кармен — а то! Рывком выхватила из мельхиоровой подставки бумажные салфетки — целую пачку — сложила и воткнула их в тостер. До упора нажала рычаг.

— У тебя две минуты, — повторил голос.

Крыльцо, ступени, розовый камень дорожки. Сырой запах утреннего сада. Острые гладиолусы с красными пиками бутонов. Да, конец августа. Или уже сентябрь? Вот стена, вот дверь.

Мы выскочили в лес. Америка захлопнул дверь. Клацнул замок и тут же грохнул взрыв. Через секунд двадцать раздался другой, этот гораздо громче. Следом за ним ещё два — почти дуплетом.

— Баллоны! — Обернулся на бегу Америка. — Кислородные баллоны! Те, наверху.

— Стой! — крикнула я и остановилась. — Смотри!

В просвете между стволов полыхнуло — ярким, слепящим. Из окон вырывалось белое пламя. Дом выглядел плоским, точно его выпилили из фанеры и покрасили чёрным. Завыла сирена, следом другая. Кто-то кричал надрывным голосом: «Где гидрант? Где гидрант?». Из окон полез дым, густой и грязно-белый. После показалось оранжевый огонь. Языки быстро дотянулись до крыши. До нас долетал басовый гул — так гудит печка с доброй тягой. Звонко лопались стёкла, потом начала стрелять черепица.

Америка успел прихватить наше одеяло, он прижимал его к груди обеими руками. Штанины моих джинсов были забрызганы какой-то тёмно-вишнёвой дрянью, похожей на густой сироп. Я послюнявила указательный палец, провела по пятну — палец стал красным. Кровь — откуда? Откуда кровь? Ведь он превратился в камень, я сама видела осколки. Треснул, словно цветочный горшок. Только серый. Глина — серая сухая глина.

— Какое сегодня?

— Что? — не понял он.

Донёсся вой пожарной сирены. Звук возник где-то далеко, на другом конце света. Быстро приближаясь, он истерично путался в собственном эхе.