Максин Чан - Восьмая личность

«Глубже», — настаивают Паскуды, добавляя в мою коллекцию странного оружия серебряный нож для конвертов.

Моника с наслаждением проводит время в потребительском рае, а я устроился на сером пластмассовом стуле подальше от гомонящей толпы в терминале номер пять. Достав телефон, я звоню в регистратуру.

— Приемная доктора Розенштайна.

— Это я, — говорю я. — Я оставил вам записку.

— Я видела. Я отправила ей голосовое сообщение.

— Хорошо. Если она не перезвонит до конца дня, езжай к ней.

— Все в порядке?

Я вздыхаю.

— Почти.

Пауза.

— Ой, звонила ваша дочь. Я сказала ей, что вы на пути в аэропорт.

— Она оставила сообщение?

— Нет.

— Все дочери такие, — говорю я.

— Вот такие они, дочери, — соглашается она.

Я представляю, как она поднимает брови и закатывает глаза.

— Увидимся через пару недель, — говорю я.

— Приятного отдыха, — говорит она.

Напротив меня садится худой молодой мужчина. У него тонкие, как у пианиста, пальцы, которые крепко сжимают белый полиэтиленовый пакет с журналами и бутылками воды. У него доброе лицо, но под глазами темные круги. Утомление лежит морщинами на его щеках. Я замечаю, что куртка ему мала, а брюки — велики в талии.

Он смотрит на наручные часы — его колени плотно сжаты, — затем переводит взгляд на часы над головой, затем на стойку регистрации. И повторяет все эти действия.

Наручные часы, настенные, стойка регистрации.

Наручные часы, настенные, стойка регистрации.

Мне хочется успокоить его — я помню времена, когда мне было чуть за двадцать, и именно тревога, мучившая меня в тот период, и стала вероятным поводом к тому, что я начал пить.

До того как стать алкоголиком, я увлекался ограничением в еде. Страдая умеренной анорексией в юношеском возрасте, я значительную часть дня занимался тем, что подсчитывал вкусные пирожные и булочки, аккуратно разложенные в витринах кафе, однако есть их себе не позволял. Еще я взвешивал каждую порцию еды, вымеряя хлопья или посыпку к ним до последнего грамма. Голодание позволяло мне противостоять той тоске, что владела мной. А вот пристрастие к выпивке свидетельствовало о подчинении этой тоске. Это пришло позже, после того как я уехал из дома. Я дал себе разрешение напиваться, и это стало парадоксальным бунтом против многолетних лишений, что мне приходилось терпеть дома. Мое желание быть любимым было сравнимо с таким же желанием дикого животного; и я ощущал своего рода пинок по заднице каждый раз, когда мой отец осуждал меня за все попытки быть мягким, нежным мальчиком — он называл это «девчачьим поведением». Что делать, если дикое животное рычит, получив пинок? Дать ему еще одну порцию выпивки.

Нервный молодой человек поднимает голову и обнаруживает, что я рассматриваю его сжатые колени. Я быстро отворачиваюсь — взгляд устремляется к кофейной карусели. Я не хочу усугублять его тревогу. Мне интересно, куда он едет. И встречает ли его кто-нибудь в пункте назначения. И есть ли у него хороший психиатр.

Сам я оказался за границей, только когда мне исполнилось семнадцать. До этого я вместе с родителями ездил по туристическому пакету, где все развлечения находились на территории клубного отеля. Сейчас я понимаю, насколько наивны мы с родителями были, твердо веря, будто вечерние фуршеты и выступления шансонеток и фокусников — это самые интересные мероприятия.

В течение дня отца можно было найти в клубе, где он вместе с другими мужчинами пил, разговаривал или играл в дартс. Если я приходил ближе ко времени чая, он уже напивался до такого состояния, что у него краснели щеки, а речь становилась бессвязной.

«Вот он, — говорил он, с силой ударяя меня в плечо, — мой мальчик-девочка, который так любит распускать нюни. Что, пришел срубить еще деньгу?»

Он швырял мне десятку, пока другие мужчины от души хохотали, поддерживая его в этой жестокости. Я презирал отца, когда он был пьян. Однако я часто думал, что оскорбления можно вытерпеть, если это дает возможность сбежать от него на какое-то время и потратить его деньги на развлечения или на сладости. Я тогда ошибался, говоря себе:

«Я никогда не стану таким, как он».

Вынырнув из воспоминаний, я вдруг вспоминаю о звонке Ветерана. Меня опять охватывают угрызения совести из-за того, что я не поговорил с ним. Я быстро принимаю решение позвонить ему, когда я немного отдохну, и уделить ему максимум своего внимания.