Хелен Монкс Тахар - Драгоценная ты

— Конечно. Почему нет? Что мне скрывать? — Ты лукаво поджала губки.

— Ну-ну. Если так, скажите… только не врите, раз обещали! Зачем вы пришли в мой журнал? Просто так? А на остановке встретились? Случайно, да?

— Думаете, я все подстроила? Извините, Кэтрин, но это клиника… — Ты покачала головой, сдерживая смех, словно я несу полнейший бред. Потом добавила: — Ой… Клиника — фигура речи. Не хотела напоминать вам про болезнь…

— Я и не вспомнила. Я задала вопрос.

— Я ответила.

— Правда?

— Допустим, мое появление — не судьба и не совпадение — но что тогда?

— Понятия не имею! Вам лучше знать, Лили!

Ты смотрела невинным взглядом, словно правда ничего не понимала. Прекрасная актриса, Лили. А уж во вранье тебе и вовсе равных нет. Я засомневалась — вдруг я действительно схожу с ума — и замямлила:

— Не знаю, что на меня нашло…

Как начинающий репортер, который запорол интервью на каверзном вопросе.

— Пожалуйста, расскажите сон! Мне правда интересно. И вам ведь хочется с кем-то поделиться…

Тут ты наклонилась и слегка пожала мне руку. Безупречно сработано — я разомлела от сочувствия и послушно принялась пить соленую воду.

— Это началось в прошлый понедельник, — заговорила я, прикрыв глаза. — Я вижу один и тот же кошмар. Про детство. Как будто, чтобы вырасти, мне нужно пройти через это жуткое поле. Папы уже нет, мать откуда-то смотрит, но не хочет помочь. Хочет, чтобы я помучилась. По идее, мама должна защищать, но моя — не будет. Наоборот, злорадствует. Я бреду одна, ноги в крови, чуть не падаю. Единственное спасение — продолжать идти наперекор матери и добраться до калитки, до выхода с фермы. Сегодня я в первый раз дошла, взялась за калитку и… разрезала руки.

Я замолчала, было слышно твое дыхание в тишине. Ты тихонько спросила:

— Может, еще бутылочку?

— Если хотите…

Неужели мое признание тебя тронуло? Вдруг ты расскажешь, зачем пытаешься проникнуть в мою жизнь?

Ты подозвала официанта, заказала еще шампанского, затем повернулась ко мне с предложением:

— Давайте кое-что напишем — в качестве упражнения. Вам точно понравится, и к тому же завтра не придется так бессовестно врать Джемме, будто мы работали.

— Серьезно?

— Да! Писать, когда выпьешь, очень терапевтично!

— Слушайте, Джемме можно что-нибудь наплести про наши занятия. Или хотите — проведите мастер-класс по современным тенденциям завтра? Я найду окошко, минут пять хватит?

— Смешно, — сказала ты без тени улыбки, — нет, я серьезно. Достаньте компьютер!

Я закатила глаза, однако послушалась. Что еще ты придумала? Ты выудила ноутбук из желтой сумочки, я открыла свой.

— Что теперь?

— Нужно описать самый ужасный день в жизни. За пять минут. Не разговариваем, не раздумываем, просто пишем. Я тоже напишу. Потом дадим друг другу почитать и обсудим. Ну же! Давайте, Кэтрин! Я хочу, чтобы вы написали искренне. Откровенность за откровенность!

Ты загорелась идеей. Заразила меня своим энтузиазмом.

— Хорошо, — согласилась я.

Воспоминание пришло мгновенно, словно только и ждало, чтобы выпрыгнуть из подсознания. Удивительно, с какой готовностью мой мозг восстановил подробности того дня. Я сомневалась. Стоит ли тебе знать? Ты пристально смотрела в экран. Казалось, действительно серьезно подошла к делу. Я тоже принялась печатать, сначала неуверенно, потом мне захотелось не отстать от тебя, и я втянулась, захваченная давно забытой радостью — писать.

«Свершилось. Событие, которого ждут всю жизнь. Которое должно было перенести меня в другой мир. Которое мать категорически запрещала. Я разработала четкий план. Мой партнер удивился, когда я начала командовать — он знал, что у меня это впервые. «Сядь около стены, я сама все сделаю. Только молчи», — сказала я ему. Раздеваться не стала. Направила его под нужным углом и прислушалась к себе: где же свобода и уверенность? Я думала, что ослушаюсь мать и волшебным образом изменюсь и повзрослею. Я смотрела на его склоненную голову, и мне вдруг захотелось изо всех сил стукнуть его затылком о стену. Чтобы череп треснул».

— Время вышло! — объявила ты.

— Как быстро! Мне понравилось. Я уже сто лет пишу только по работе.

Мы поменялись; прежде чем начать читать мою зарисовку о године бедствий, ты посоветовала:

— Вы могли бы, например, вести блог: пишешь, тебя читают, ставят лайки.

Боже мой, миллениалы, думаете ли вы о чем-то, кроме лайков? По-вашему, если никто не «делится» и не «лайкает», то и писать незачем? Вроде бы святее папы римского — правильно питаетесь, лечите травмы, ищете «триггеры», без ума блюдете мораль, принципиально не пьете, а когда дело доходит до личного пространства — совершенно не умеете сдерживаться.