Джо Лансдейл - Пойма

Увидели смутные тени и лунные блики. Деревья и тропку.

За нами никто не шёл. Во всём лесу не было слышно ни шороха.

— Теперь всё хорошо? — спросила Том.

— По ходу, так. Говорят, дальше дороги он не суётся.

— А вдруг сунется?

— Да ну, не может быть… Не, это вряд ли.

— Думаешь, это он ту женщину убил?

— Похоже на то.

— А чего это она стала такая страшнючая?

— Мёртвое тело завсегда так пухнет. Будто не знаешь.

— А откудова у ней те порезы? Это он её рогами, да?

— Не знаю, Том.

Мы двинулись вдоль дороги, пару раз остановились отдышаться, разок подержали Тоби за хвост и за лапы, чтобы помочь ему сходить в туалет, и вот наконец глубокой ночью добрались до дома.

Не сказать, что наше возвращение было радостным. Небо затянуло облаками, лунный свет потускнел. Было слышно, как где-то в пойме стрекочут цикады и заливаются лягушки. Когда мы внесли Тоби на двор, из темноты донёсся папин голос, и тут же откуда-то вспорхнул и заметался чёрным комочком на фоне блёклого неба потревоженный сыч.

— Вот я надеру вам задницы-то, — пригрозил папа.

— Хорошо, пап, — сказал я.

Папа сидел на стуле под дубом, который рос во дворе. Под этим деревом мы обычно собирались, садились и вели беседы, а летом лущили горох. Папа курил трубку — эта привычка со временем и сведёт его в могилу. Было видно, как вспыхивает пламя: папа поджёг спичкой табачок и теперь раздувал огонь. Мне запах от трубки казался кислым и отдавал немного древесиной.

Мы подошли и встали под дубом у его стула.

— Мать-то по вам уже извелась, — сказал папа. — Ты ведь, Гарри, не маленький, соображаешь, что нельзя пропадать так надолго, да ещё и с сестрой. Ты вроде как следить за нею должен.

— Хорошо, пап.

— Я смотрю, Тоби всё ещё с вами.

— Да, пап. Ему, кажется, уже лучше.

— Ага, куда уж лучше, с переломанным-то хребтом.

— Он шесть белок загнал, — вступился я за Тоби. Вытащил карманный нож, перерезал бечёвку и показал добычу отцу. Он посмотрел на белок и уложил их рядом со стулом:

— Что ж, тогда другое дело.

— Вот видишь, пап.

— Тогда ладно, — сказал он. — Ты, Том, ступай в комнату, возьми лохань и набери воды. Греть не надо, и так тёплая. Чего на ночь глядя ещё с подогревом возиться. Обработайся керосином от клещей и так далее, потом — купаться и на боковую.

— Хорошо, пап. — сказала она. — Пап, а…

— Иди уже, Том.

Том глянула на меня, опустила дробовик на землю и убежала в дом.

Папа раскурил трубку:

— Так, говоришь, у тебя есть отговорка?

— Да, пап. Взялись белок гонять, ну и увлеклись, только это ещё не всё. Мы там труп видели у реки.

Папа подался вперёд:

— Что?

Я выложил ему всё подчистую. Про погоню, про чапыжник, про тело, про Человека-козла. Когда договорил, он какое-то время молчал, а потом сказал:

— Нет никакого Человека-козла, Гарри. Но очень может быть, тот, кого вы видели, и есть убийца. Этак и кого-нибудь из вас мог схватить, раз вы так задерживаетесь.

— Да, пап.

— Похоже, с утра пораньше надо будет сходить самому взглянуть. Как думаешь, найдёшь её снова?

— Да, пап, только я не хочу.

— Это-то понятно, но я без тебя не справлюсь.

Папа вынул трубку изо рта, постучал о подошву башмака, вытряхнул пепел и сунул трубку в карман.

— Теперь дуй домой, а там, как Том управится, тоже обери с себя паразитов да помойся. Явно ведь тебя всего облепили. Давай сюда ружьё, я уж сам позабочусь о Тоби.

Я хотел было что-то возразить, да не нашёл нужных слов. Папа встал, бережно взял Тоби на руки, а я вложил ему в пальцы дробовик.

— И надо же было с таким хорошим псом да случиться такому вот гнусному паскудству, — вздохнул папа.

Направился в сторону небольшого амбарчика, который стоял у нас за домом на краю поля.

— Пап, ты пойми, — сказал я. — Рука не поднялась. Это же Тоби.

— Да всё в порядке, сынок, — ответил папа и зашагал к амбарчику.

Когда я зашёл в дом, Том была на задней застеклённой террасе, которая называлась у нас спальной верандой. Места там было не то чтобы много, но летом — ничего, уютно. На цепях, привязанных к потолочным перекрытиям, болталась подвесная скамья, рядом лежали два соломенных тюфяка, а на стене обычно висела жестяная лохань, пока в ней не возникала нужда.

Ну так вот, сейчас Том сидела в этой самой лохани, а мама при свете фонаря — он висел прямо над ними на балке — усиленно и проворно тёрла ей спину.

Мама стояла на коленях; она была босиком, в старом зелёном платье, а перед помывкой засучила рукава. Я отодвинул ширму и вошёл, и она глянула на меня через плечо. Волосы цвета воронова крыла мама собрала в толстый пучок, но одна непослушная прядь выбилась на лоб до глаза. Мама отбросила её намыленной рукой и обернулась ко мне.