Джозеф Нокс - Улыбающийся человек

— Это. — Он указал на мертвый глаз. — Ради тебя. Я встал между тобой и ружьем.

— Хрень собачья. Ты встал между ружьем и деньгами.

Против очевидного он не смог возразить. Замолчал и сделал глоток, обдумывая, с какой стороны еще зайти. Потом влил бурбон в уголок рта.

— Как поживает сестра? — Эти слова он произнес с особенным трудом, будто прожевал.

— У меня нет сестры, — сказал я.

— Не смеши…

— Нет, Бейтмен. — Я понизил голос. — Вдолби себе в расплющенную башку, что у меня нет сестры. Мы все это время не виделись. Она не имеет ничего общего со мной, а я — с ней.

Он улыбнулся так широко, как только смог:

— Пожалуй, я ее навещу. Вы потом жили вместе. — Он поймал мой взгляд и осклабился: — Вы мной не интересовались, а я вами — да… Может, ты сестричке в «Оуксе» нашептал, куда дел сумку.

«Оукс» был детдомом, куда нас отправили. Бейтмен не мог об этом знать. Я постарался ничем не выдать эмоций.

— Кстати, это мне твоя мать сказала. — Бейтмен снова улыбнулся. — Привет передает, с любовью.

Я не знал, правда ли это.

Не знал даже, жива ли она, но внутри поднялось такое отвращение, что я не смог его скрыть. Перед глазами замелькали радужные пятна, я схватился за стол. Бейтмен еще говорил, но я его не слышал. В зале царило оживление. Шан кого-то рассеянно обслуживала и краем глаза следила за нами.

Я вернулся в реальность.

— Помнишь, как ты ее называл? — перебил я Бейтмена.

— Твою мать-то? Ну, было несколько ласковых словечек…

— Сестру, — сказал я громче. — Помнишь, как ты ее называл?

Бейтмен отвел взгляд. Пожал плечами.

— Прозвище помнишь? Ты придумал ей прозвище.

Ухмылка медленно сползла с его лица, ей на смену пришло выражение крайней усталости.

— Двадцать лет прошло, — сказал он. — Откуда мне помнить?

— Зато я помню.

— Про сестру, с которой у тебя нет ничего общего? — В уголках рта у него скапливалась слюна. — Одним воспоминанием живу. Ты, в том лесу…

— Вот тебе новое. Ты два десятка лет провел в тюряге. Сумки нет. Да даже леса того, наверное, нет.

— Стоит на месте. — Бейтмен кивнул. — Я вернулся. Огляделся. — Он снова ухмыльнулся, брызнув слюной. — Про сумку в газетах не было. Вообще ничего…

— Я выбросил ее в ручей.

— Не верю. — Он покачал головой.

— Почему? Почему не веришь?

— Не выбросил, потому что слишком меня боялся. И сейчас боишься.

— Тебя все боятся. В тюряге что, зеркал не было?

— Я был там знаменитостью. — Бейтмен выпрямился на стуле. — Мало кому удается сожрать пулю и выжить.

— Ну, если когда-нибудь захочешь съездить за добавкой… — Я ощутил презрение к самому себе. Сижу здесь и разговариваю. И с кем? С ним! Опускаюсь до его уровня. — В общем, поговорим еще через двадцать лет.

Я встал у стойки бара и уперся в нее ладонями. Да я скорее сам отнесу те фотографии Паррсу, чем еще раз встречусь с Бейтменом. Я отнял руки от стойки, на ней остались два влажных отпечатка. Шан коснулась моей руки, я поднял голову.

— Все хорошо?

Я кивнул.

— Посидишь еще? — спросила она с улыбкой.

Я снова кивнул. Глаза увлажнились.

Она нахмурилась и поглядела мне за спину.

— Эйдан, чтоб мне не искать… — произнес Бейтмен, намеренно выпячивая дефект речи, изображая умственно отсталого. — Подскажи, где сестренка.

Я обернулся.

Он навис надо мной. Шея, грудь, руки с налитыми мускулами. Люди за ближними столиками начали оборачиваться.

— Уж она-то со мной поговорит…

— Мне и то не о чем с тобой разговаривать, — пояснил я. — А ей — и подавно.

— А вот и есть. — Он запечатлел издевательский мокрый поцелуй на моем лбу. — Есть. Есть. Есть.

Я отгородился от него рукой. Уперся в твердую, как скала, грудь. Он взглянул на меня и придвинулся, будто моей руки между нами не было. Сгреб волосы на затылке и резко отпустил.

Сунул мне в руку потную монету.

Потом налил еще виски, выпил залпом и подмигнул мне здоровым глазом:

— Идти надо… Повидать кое-кого. Энни — дочка мне. Найдем о чем потолковать… — Он сунул в рот сигарету и собрался уходить.

— Бейтмен, — сказал я.

Он полуобернулся.

— Если приблизишься к моей сестре, будешь видеть совсем плохо.

Он посмотрел на меня.

— Тебе окончательно не поздоровится. Жизнью клянусь.

Он рассмеялся и глянул на сигарету у себя в руке:

— Вспомнил я прозвище.

По его тону было понятно, что до этого он не врал. И забыл даже такое. Он снова покосился на сигарету и скорчил подобие улыбки.

— Пепелушка. От «пепельница». — Он говорил нарочито небрежно, с усилием произнося каждое слово. — Хорошо сигареты тушились об ее пухлые ручки. — Он неторопливо направился к выходу.