Ярослав Шестак - Нет доступа. Повесть

– Согласны ли вы, Питер Как-вас-там, взять в жены эту деву, это диво, носящей имя заступницы нашей, матери Христа… – и еще полкилометра.

– Согласен, – выдохнул Питер, так как всю жизнь ждал этого момента.

Но пастор неожиданно показался недовольным, и грозно сверкнул взглядом из-под очков.

– Говорите «да» или «нет», молодой человек, без околичностей, – сухо сказал он.

– Да, согласен, – немного сбитый с толку, промямлил Питер.

Так вот, этому пастору, возмущался тогда он, – в ночь, в их брачную ночь! – этому пастору давно пора сменить рясу на смирительный халат, или провалиться в преисподнюю, где и обитает его истинный бог!

– А вот если бы я сказал ему, что не согласен, тогда бы он, верно, не стал поправлять меня! – язвил Питер. – Хотел бы я тогда посмотреть на его лицо!

– Так что же, значит, ты мог сказать «нет»? – неожиданно ожила Мария, еще не снявшая подвенечное платье, до того молчавшая, с таким выражением на лице, словно ей что-то почудилось.

– Да конечно нет! – проревел он, сам не сознавая, что говорит, точнее, не думая ни о ком, кроме себя.

И Мария поняла его по-своему, и зарядила ему такой подщечник, от которого загудело в его пустой головушке, словно размотали железную цепь на вороте, а у нее в глазах стояли слезы.

Да, та брачная ночь удалась на славу, что и говорить, не ночь, а сплошное надувательство. Много ей и ему пришлось потратить соответственно слез и слов, чтобы погасить конфликт.

Питер бросил вилку, так как почувствовал полнейшее отсутствие аппетита. Он поднялся и стал расхаживать по гостиной, а потом ненароком забрел в кабинет Мари. На столе лежал одинокий писчий листик, на котором были нацарапаны еще не просохшие вирши.

Питер немного почитал.

Оказывается, погода в них уже испортилась. Подул холодный ветер, лес зашевелился, а дуб закачался. Вероятно, тот самый. «Скоро вся природа полетит к чертям, – удовлетворенно подумал он. – А дуб надо срубить. Останутся лишь скалы да пустошь».

Питеру был объявлен бойкот, и с этим ничего нельзя было поделать. Мари, конечно, не настолько была глупа, чтобы издавать гробовое молчание, навроде греческой мумии, во всех случаях, нет. Односложные реплики вроде: «пересядь», «не хочу», «время ложиться», – она продолжала подавать, выбираясь иногда из своего внутреннего мирка. Но былое отношение отошло в Лету, словно она установила невидимый барьер, за который Питеру было не прыгнуть, как бы ни хотелось этого. Она стала более рассеяна, как и вообще все поэты, Питер ясно стал ощущать недостаточность заботы, которую ему она оказывала, пока не понял, что его рейтинг в глазах жены свелся к весьма низкой оценке.

Это не могло его не огорчать.

Два или три дня он еще держался, показывался молодцом и даже понемногу продолжал сопротивление. Так, на второй день Мари, проснувшись, увидела надпись белым маркером на занавеске: «У Мэри была корова», а на другой – «Джек и Джил взбирались на холм». (Это на нее никак не подействовало.) А со второй половины дня он пропал в неизвестном направлении и вернулся только поздним вечером. (Тот же эффект.)

Потом Питеру приснился жуткий сон, будто перед ним кричит Мари, как она никогда не делала. Она превратилась в мегеру, она требует от него признаний, она хочет, чтобы он объяснился. Питер бессвязно объясняет ей, что она должна жевать огурцы, как все нормальные люди – шумно.

– Ах, вот что тебе нужно! – взрывается Мари. – На!

В ее руках невесть откуда появляется здоровый нечищеный огурец, размером более походящий на тыкву, как будто только что сорванный с грядки. С оглушительным треском, с каким молния трещит в зарослях смородины, пробивая себе дорогу, Мари впивается в него и начинает жевать, смеясь, так широко открывая рот, что видно, что там внутри. И в этот миг Питер постигает, что больше не любит эту женщину, так как чувствует исходящий от нее холод. Ведь конец любви – это когда ты не видишь в человеке больше, чем видят в нем окружающие; это когда вороны сидят на деревьях, как бичи, и не поют соловьями, когда весь мир рассыпается, словно детский замок ребенка, порушенный собственной рукой.

Питер проснулся в холодном поту и обернулся к жене. «Правда ли это?» – с ужасом подумал он. Нет, это не было правдой. И потому, когда занялось утро, и Мари проснулась, ему ничего не оставалось сделать, как только пасть ей в ноги, моля о прощении и возврате всех былых ценностей.

Мир был, кажется, восстановлен, но это был шаткий мир.