Шарлотта Линк - Ложь без спасения

В эту пятницу Моник, вообще-то, хотела пойти в город, но теперь не могла заставить себя даже пойти в душ и одеться. Она до вечера проходила в ночной рубашке и, поскольку ей не удавалось найти в себе силы, чтобы что-то сварить, съела только упаковку чипсов и мороженое из морозильника. А потом ей, вдобавок ко всему, еще и стало плохо.

Когда в половине девятого вечера позвонили в дверь, женщина глубоко удивилась. К ней, собственно, никто никогда не приходил. Может быть, это соседка, которая опять хотела одолжить сахар или молоко? Лафонд нехотя поднялась с дивана, на котором лежала, листая какой-то журнал мод, и открыла дверь.

Перед ней стояла бледная молодая женщина, у которой были такие глаза, словно ей больше всего хотелось тут же уйти.

– Вы Моник Лафонд? – спросила она.

– Да. А вы кто? – ответила хозяйка дома.

– Меня зовут Жанна Верзини. Я сегодня приехала из Парижа. Можно войти?

Моник поколебалась, и Жанна добавила:

– Я – приятельница Камиллы Раймонд.

– О! – воскликнула Лафонд и жестом пригласила ее войти.

– Не могу сказать, что мы с Камиллой были настоящими подругами, – сказала Жанна, устроившись в неубранной гостиной Моник со стаканом апельсинового сока; в своем элегантном темно-голубом брючном костюме она казалась здесь инородным телом. – На самом деле Камилла никого не подпускала к себе. Я никогда еще не встречала более замкнутого человека, чем она.

– Да, такое же впечатление сложилось и у меня, – согласилась Моник, набросив халат и извинившись за свой неряшливый вид. – С той поры… после этого случая я как-то выбилась из колеи. Сижу дома и не могу избавиться от всех этих картин, и у меня совершенно нет никаких сил заняться чем-нибудь дельным.

– Так это же более чем понятно! – тут же поддержала ее Верзини. – Бедняжка, это наверняка было ужасным событием для вас…

Ее искреннее сочувствие благотворно подействовало на Моник – та поняла, насколько ей не хватало в последние дни человека, который проявил бы к ней сострадание и теплоту.

И она продолжила разговор:

– Мне всегда было немного жаль маленькую Бернадетт. Это нехорошо для ребенка – такой уединенный образ жизни. Я часто думала, что она в конечном итоге возможно, тоже станет такой же депрессивной, как ее мать, причем еще до того, как повзрослеет.

– Я была такого же мнения, – кивнула Жанна. – В Париже я жила всего через два дома от Камиллы, и у меня дочь того же возраста, что и Бернадетт. Они дружили между собой, и я старалась, чтобы они часто играли вместе. Мне хотелось хотя бы Бернадетт немного вытащить из изоляции. И в связи с этим я неизбежно общалась с Камиллой. Она, с одной стороны, не хотела этого, но с другой, видимо, понимала, что ради своего ребенка ей придется немного поступиться. Так мы познакомились немного ближе.

– Ей было тридцать три, когда она умерла, – сказала Моник. – Слишком молодая, чтобы быть настолько несчастной, не правда ли?

– Она просто не могла прийти в себя после смерти мужа. Он был ее большой любовью, как она однажды призналась мне. И ему даже не удалось увидеть своего ребенка. Камилла просто уже не могла радоваться жизни.

– Да, – согласилась Лафонд. – А ведь она была такой красивой женщиной! Вокруг нее могли бы крутиться дюжины мужчин.

Жанна напряглась всем телом – почти незаметно, но Моник почувствовала это движение.

– Вы что-нибудь знаете? – спросила Верзини. – Я имею в виду об этом мужчине?

Теперь Моник была сбита с толку.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Я здесь именно поэтому, – стала объяснять ее гостья. – Потому что была одна история, которая… в общем, которая не выходит у меня из головы с тех пор, как я прочитала… с тех пор, как я узнала об этом ужасном несчастье.

– Вы прочитали об этом в Париже ?

– Была лишь маленькая заметка. Здесь, на юге, в прессе наверняка раздули целую сенсацию… Но и у нас обращались к населению с просьбой оказать содействие полиции – в конце концов, Камилла ведь жила в Париже.

– Если, как вы говорите, была какая-то история , то почему вы не обратитесь в полицию?

– Потому что я так неуверена… я не хотела бы осрамиться, – призналась Жанна, и Моник заметила в ней инстинктивный страх и антипатию, которые многие испытывают ко всему, что связано с полицией. – Я знаю… знала Камиллу четыре года, – продолжала она, – с тех пор, как та впервые прокатила коляску со своей новорожденной дочкой мимо моего дома и я заговорила с ней… Я знала ее только депрессивной и замкнутой. Однако в прошлом году, в сентябре, когда Камилла вернулась отсюда в Париж, она показалась изменившейся. Я даже точно не могу сказать, что это было. Она все еще казалась углубившейся в себя и тихой, но все-таки ее глаза не были такими печальными, а ее редкая улыбка не была больше такой измученной. Я была рада за нее и думала, что время все-таки постепенно лечит все раны.